Шрифт:
Вполне возможно, что его эмоции я тоже надумала. И нет там ничего, кроме похоти и желания реванша.
Думать об этом легко и правильно, но почему-то больно.
Наверно, я его люблю все же.
Это он, гад и бабник, любит только себя. И потому так легко переключился с меня на кого-то еще. И потом опять на меня. И слова его… Где гарантия, что они — не привычная мантра для каждой, кто в его постель попадает?
Здравые мысли, Олька, поздравить себя можно!
Но почему же так больно-то, господи?
За что мне это глупое чувство? И эта слабость перед ним?
Я же всегда смеялась над тупыми сериалами, где безвольная героиня прямо-таки верит герою, обманывающему ее… Верит, верит, верит… И любит. Мне казалось, что нельзя так. Неправдоподобно…
Ну да. Неправдоподобно. Но можно. Можно так!
Поезд трогается.
Второе место напротив меня пустует, чему я искренне рада. В моем распоряжении целый столик.
Напротив едет семья, взрослые родители и двое маленьких детей. Судя по обрывкам фраз, едут отдыхать в Краснодар. Уже через пять минут после начала движения, дети начинают канючить печеньки и мультики на планшете, а их родители разворачивают пакеты с едой.
Я пока ничего не достаю, кроме воды. У меня, как обычно, стратегический запас сухпая, должно с избытком хватить до самого конца дороги. Конечно, если опять не попадется прожорливый попутчик.
Вспоминаю, с какими глазами Сава ел в первый раз быстрозавариваемую лапшу, усмехаюсь.
Надо же, ведь уже тогда можно было все понять про него!
Ну разве есть в этом мире люди, которые никогда такого не пробовали? Обычные люди, я имею в виду, не дети олигархов?
Почему я сразу не задалась этим вопросом?
Наверно, потому, что Сава настолько понравился, таким показался загадочно-беспомощным, что я даже не подумала, что он — не тот, за кого себя выдает.
И потом… Вопросы про еду, воду… И пирожок этот, боже…
За окном летят постройки промзоны, через которую мчит поезд, а у меня что-то вроде прозрения наступает. Наверно, обстановка знакомая располагает.
Все больше и больше деталей вспоминаю, таких, которые, казалось, прочно забылись. Затерялись в памяти.
А нет… Все помнится. Да отчетливо так!
И одежда его, теперь-то я понимаю, до какой степени она дорогая.
И прическа.
И украшения.
В ушах у него натуральные камни же были…
А кожаные браслеты… Ручная работа, бешеная стоимость…
И не один он ехал. Те мужики, про которых я подумала, что они — полиция. А они, сто процентов, охрана его! Конечно, разве можно наследного принца в народ одного отпускать?
Зачем он поехал?
Что-то ведь говорил, да… Про брата, про случайность… А я не слушала. Да это, наверно, и особой роли не играет уже в случившемся.
Захотелось принцу, белой косточке, испытать удовольствий плебейских… Вот и поехал. А тут — надо же — дурочка наивная нарисовалась! Подкармливала его, по доброте душевной. И пялилась, наверно, сразу давая понять, что можно брать тепленькой. Что не будет сопротивления. Влипла потому что сразу и безвозвратно.
Он и взял.
А чего теряться, когда само плывет?
Самоуничижение не помогает, только слезы текут по щекам.
Расплывается перед глазами грязное оконное стекло, и ком в горле.
Особенно, когда вспоминаю, как мы целовались, как тискались под пледом. Горячо это было, до сих пор щеки огнем вспыхивают, стоит подумать…
Он после столько всего со мной сделал, что тот петтинг — самое невинное из всего арсенала, однако же, краска к лицу приливает мгновенно, стоит закрыть глаза и представить…
И ведь счастливая была, такая счастливая! И плевать было, что слышат все, что весь вагон понимал, чем мы занимались! Плевать!
Дура какая…
А он…
Он — опытный. Играл… Веселился.
И потом тоже…
Ничем иным это не объяснить. Да он и не пытался, кстати. Что-то такое говорил, дурацкое.
Бестолковое. Как и весь наш роман с ним.
Хорошо, что я убежала. Не представляю, что было бы, если б не получилось этого сделать.
Мне утром ему в глаза смотреть бы пришлось… Не смогла бы.
— Ты чего плачешь? Голодная? — вырывает меня из своих мыслей детский голос.
Поворачиваюсь и вижу, что напротив, на свободном сиденье, устроилась девочка, соседка, дочь тех взрослых родителей, что едут напротив.