И себя бессмысленно убеждать, успокаивать, что это не мое дело уже, что плевать, кого он и куда таскает. Что демон — он демон и есть.

Тварь из преисподней, ей-богу.

Но не могу. Не могу! Больно мне! Так больно, что сил нет даже думать о нем!

Вот и не думаю.

Благо, дел вагонище.

У меня сегодня последний день сессии, надо все закончить, потом к Вязанке, у нее — отчетный какой-то пробег, за который мне поставят автомат на следующей сессии по трем предметам. И потом она поднимет вопрос о переводе меня с коммерции на бюджет.

А завтра я уезжаю к деду.

Наконец-то.

Жду этого невозможно как!

И очень сильно надеюсь, что там, в моем любимом месте силы, я смогу вылечиться. Потому что сейчас я определенно больна.

Наконец-то мне удалось правильно классифицировать свое состояние. Не любовь это, а заболевание. Любовь такой не бывает.

А раз заболевание, то и излечиться от него можно.

Я больше чем уверена, что дома я выздоровею. И к следующей сессии, которая будет весной, уже приеду, полная сил, энергии и, главное, перестану вздрагивать при виде высоченной широкоплечей фигуры одного жуткого гада, которого не повезло встретить на своем пути.

Не буду болеть при каждом грязном слухе про главного отморозка универа, Саву Симонова, не будет сердце кровить при виде него, обнимающего сразу двух девочек. Целующего их по очереди. Смачно. Долго. Под свист и улюлюканье его дружков. Плевать мне будет на это.

За это время я столько узнала про Саву Симонова, что теперь только удивляться приходится, как я раньше-то всего этого не замечала? Настолько слепой была? Настолько тупой? Наивной? Наверно, все вместе.

По ночам, постоянно крутя в голове дни и минуты нашей счастливой, как мне, дурочке, казалось, жизни, я бесконечно поражалась, насколько меня легко обводили вокруг пальца. Как нагло, прямо в глаза, врали. Как заставляли делать то, что хотелось ему. Для чего? Чтоб поглумиться? Посмеяться? Только эту причину я могу обозначить.

Остальные — не обозначаются.

А разговаривать, выяснять… Нет уж.

Я без боли в глазах смотреть на него не могу, а уж говорить… Увольте.

А Сава, словно назло, постоянно появлялся на моей орбите, смотрел, скалился, демонстративно лапал девчонок или просто скользил холодным до жути, расчленяющим каким-то взглядом, вводя в дрожь и жар одновременно.

Меньше всего на свете я хотела бы оказаться с ним опять наедине, перейти ему дорогу.

От одной мысли об этом трясти начинало.

Неделя пролетела, словно миг один. И в ней не нашлось толком места даже для придурка Прокопа, того самого дебила, что пытался пристать ко мне как-то, еще в самом начале сессии. Он, кстати, явно закусился и все время пытался меня выловить. Но я умело уходила с линии обстрела, тоже надеясь отбегаться до конца сессии и свалить, наконец, в родной лес, к деду.

Что-то многовато в городе хищников оказалось.

Куда больше, чем у нас, в заповеднике!

Но Прокоп мои мысли занимал мало. Ну, бегает, орет, чего-то хочет… Перетопчется.

А вот Сава Симонов…

Позавчера, увидев печального Витька с ярким синяком на пол лица, я разозлилась настолько, что пошла искать этого демона, слишком много возомнившего о себе.

Но Витек перехватил меня, тормознул.

— Не надо, Ольк, — сказал он, — он чего-то вообще бешеный дурак, какой-то. И глаза такие были, знаешь… Мертвые.

— Он сам сейчас мертвый будет!

— Не, Ольк… Я думаю, что у него с головой что-то не то. Не лезь к нему.

— А если он снова тебя побьет?

— Не… Там его друг… Который его оттащил, сам ему навтыкал. И сказал, что таким образом нихера не решить. Ольк… Ты чего, не дала ему, что ли?

— Не твое, блин, дело!

— Ну да… Но просто, блин… Мне его даже как-то жалко стало…

— Витек, ты — дурак. Он тебе по роже дал, а ты его жалеешь.

— Да лучше по роже разок, чем вот так, как он, постоянно…

— Да как? Он — лучше всех!

— Нихера ты, Олька, в мужиках не понимаешь…

Разговор получился ни о чем, в итоге, я плюнула и занялась своими делами.

И вот сейчас Витек сидит, посматривает на меня вопросительно, а мне ему что-то обидное сказать хочется. И не знаю, откуда во мне такой запас злобы.

— Ты чего такая взмыленная? — вот нафига под руку говорить мне? Я и без того не в себе!

— Отвали, Вить. Глаз болит?

— Болит.

— Вот и думай об этом.

Витек отворачивается обиженно, я на мгновение испытываю к нему острую жалость… И стыд за свое поведение.

Но затем вспоминаю, что он, по сути, встал на сторону зла, то есть Савы Симонова, словно мужскую солидарность внезапно врубил, и презрительно отсаживаюсь через один стул.