Я не хочу жить в сомнениях. Я не смогу.

Семен меня уже поджидал в парке – сидел на лавке и кормил уток. Это выглядело забавно – здоровенный мужичара с булкой в руках и в окружении крякающих уточек. Милота.

— Я знаю, что подарю тебе на день рождение, — я чмокнула его в щеку и уселась рядом. — Пяток утят. Они будут считать тебя мамкой и везде ходить за тобой.

— Очень смешно, — он отломил половину булки и сунул ее мне в руки. Делать нечего, пришлось тоже кормить, — как дела? Как дети? Глеб?

— Дети в лагере, дела хреново, Глеб – сволочь.

— Ну, давай, рассказывай.

— У него скоро сын родится. Не от меня.

Брат только вскинул одну бровь, но промолчал, ожидая продолжения.

— Его девка ко мне приходила с претензиями. Мол, у них любовь-морковь, а я карга старая насильно удерживаю бедного мужичка рядом. Что он со мной из жалости, детей и просто потому, что привык…

Снова зажгло в глазах. Если у адвоката я держалась, то тут было сложнее. Я будто когтями заново вскрывала воспаленную рану.

Степан отреагировал прохладно:

— Бред. Глеб любит тебя.

— Угу, я так и поняла…

— Любит, — с нажимом повторил он.

— Это в тебе мужская солидарность говорит? Привычка покрывать знакомых кобелей, которых поймали на горяченьком?

— Нет. Мой опыт и наблюдательность.

— Так может, ты его просто давно не видел? Может, за это время Глебушка уже новую любовь повстречал.

— Сама-то в это веришь?

Такой простой вопрос, а у меня все сникло, будто сдулась.

— Ни хрена он ее не любит.

— Вот видишь…

— Вот видишь что? Думаешь, от этого легче? Думаешь, я должна облегченно выдохнуть и сказать: ой, ну, тогда ерунда. Делов-то, просто трахается на стороне. Ну, с кем не бывает. Дело житейское. Так?

— Нет. Легче не будет.

— Вот именно.

На некоторое время мы замолчали и просто кидали хлеб уткам. Одна из них, самая жирная и наглая, бесцеремонно расталкивала остальных и шире всех открывала клюв, чуть ли не из рук выхватывая куски. На Ольгу похожа…

— Я правильно понял, ты хочешь знать, что это за девка? И насколько плотно они с Глебом связаны?

— Да. Кто, откуда, с кем общается, чем занимается. По каким дням они встречаются, где, сколько раз и в каких позах. Я должна понять, с кем имею дело. Терпеть не могу, когда из меня пытаются сделать дуру.

— Сделаю. Только обещай, что не станешь рубить с плеча и совершать необдуманных поступков.

— Как пойдет.

— Таня… не надо, не торопись. Тебе сейчас плохо и больно, но давай сначала разберемся, что к чему, а потом уж видно будет. Может, там все не так, как кажется…

— Ты еще скажи, что потом эта беременность рассосется, и мы все заживем дружной, прекрасной жизнью.

Степан покачал головой:

— Я такой дичи в последнее время насмотрелся, что уже ничему не удивлюсь.

— Да? А я вот пока не настолько очерствела. Как офигела от появления Оленьки, так до сих пор в шоке и хожу.

Как только хлеб закончился, утки потеряли к нам интерес и пошли на поиск новых кормильцев. Надо же, как символично.

Мы еще некоторое время посидели, обсудили детали, а потом отправились каждый по своим делам. Напоследок Степан мне сказал:

— Все наладится, Тань.

— Угу. Когда-нибудь… но не факт, что в этой жизни.

Я смоталась еще на одну встречу, а потом уехала домой, и уже там за компьютером доделала оставшиеся дела – переговорила с отделом маркетинга, подписала смету на рекламу, отзвонилась поставщикам.

Казалось бы, все, как всегда, обычный день. Но взгляд упорно возвращался к часам, а мысли к тому, чем же все-таки был занят мой муж? Работал с Маничевым, или якшался со своей беременной сукой-Оленькой?

Дождаться вечера оказалось сложно.

Глеб не задержался до полуночи, не пришел под утро. Нет. Все в рамках приличия — час-полтора, и раньше бы я даже не обратила внимания на такую задержку. Подумаешь, всякое могло на работе случиться, а теперь… теперь я мысленно подсчитывала, сколько раз за это время он мог переспать с Ольгой, с учетом того, что по статистике средняя продолжительность полового акта составляет семь минут.

Получалось удручающе много.

В этот момент я ненавидела не только своего мужа, но и статистику. Придумают всякую фигню, а простые люди потом мучаются, считают, загоняя себя в среднестатистические цифры.