Как ты так обманулась, Оля?

Почему ты такая редкая, неизлечимая дура?

Я бросаю рукоятку пылесоса, в которую, оказывается, вцепилась изо всех сил, делаю шаг назад.

Не хочу в пропасть! Не хочу!

— Оля! Малыш! — Сава идет ко мне и, видя, что я отступаю, ускоряется. — Оля, стой! Я все объясню!

На этих словах я разворачиваюсь и бегу в сад.

Не разбирая дороги, просто стремясь уберечься от обвала, который, судя по грохоту камней в голове, неумолимо близко.

В саду тихо, везде стоят столы с остатками вчерашнего пира. Конечно, еду всю убрали, но посуда и прочее осталось.

Я теряюсь в незнакомой обстановке, не понимая, в какую сторону рвануть, в голове — полный бедлам и ужас.

И одно желание, самое острое и отчаянное — сбежать! Скрыться! Спрятаться в каком-нибудь темном углу и заснуть там до следующего лета! Как медведь — в берлогу!

Мне кажется, что медведи именно потому и спят всю зиму! От проблем прячутся! Тоже так хочу!

Не выяснять ничего, не разговаривать, ничего!

Просто спрятаться, и чтоб про меня забыли уже!

Но голос Савы, отчаянный, громкий, преследует, не оставляет меня в покое.

От шока и дикого напряжения нервов ноги подгибаются, и я падаю, вскрикнув от боли с подвернутой ступне.

— Малыш! — Сава бросается передо мной на колени, лицо его тревожное и испуганное, — что такое? Где больно? Где?

А я смотрю на него, красивого такого, несмотря на следы вчерашнего разгула на лице, и в глазах мутнеет. Как ты мог, Сава? Как ты мог? Я же тебе все отдала. Все, до самого донышка. А ты забрал… И все.

— Нога? — Сава ощупывает мою чуть подвернутую ступню, его пальцы, такие знакомые, ласковые, родные… Лживые! И ощущения у меня сейчас — фантомные! Потому что он лжет! И всегда лгал!

— Малыш… Блядь… — Он поднимает меня на руки, прижимает к себе, не обращая внимания на мои попытки оттолкнуть. Тем более, что попытки эти вообще невнятные.

У меня, после внезапного резкого выброса адреналина, словно силы все кончились, такая страшная вялость, что не могу даже толком возразить, крикнуть не могу.

Сава несет меня к ближайшему столу, скидывает бесцеремонно с него всю посуду вместе со скатертью, сажает столешницу.

Снова падает на колени, принимается ощупывать мою ступню.

А я смотрю на его склоненную беловолосую голову и не могу ни слова сказать.

Произошедшее все еще не осознается толком, все еще гуляет в моем мозгу где-то на уровне вероятности… Ошибки… Нелепой глупости…

Но в сердце уже есть понимание: не ошибка. Не глупость. Верней, глупость есть. Моя.

Сава внезапно вскидывает голову и смотрит на меня снизу вверх.

Я тут же начинаю задыхаться от острой пронзительности его взгляда. От отчаяния и страха, сквозящих в нем. И сожаления. Тоже острого.

Или мне это кажется все?

Опять придумываю?

— Малыш… Птичка… — Сава медленно поднимается, но не выпускает меня из своих рук, упирает кулаки в столешницу по обе стороны от бедер, наклоняется, словно поцеловать хочет.

У меня хватает сил отпрянуть, отвернуться.

— Черт… — Сава тяжело дышит мне в шею, горячо так, больно! Мне любое сейчас прикосновение его — больно! Ожог будет. — Птичка… Я не хотел, чтоб так…

— Не хотел… — я не понимаю даже, что повторяю за ним, просто фиксирую в голове. Не хотел. Значит… Не ошибка.

Глупая, глупая Олька!

— Я бы все рассказал! Обязательно! Просто… Так получилось, Оль.

— Так получилось…

— Да-да! — Сава, явно обрадованный, что я с ним разговариваю, начинает торопливо говорить, — понимаешь, сначала я не думал даже ни о чем таком… Меня Сандр отправил поездом. Наказал. А я… Я тебя как увидел… Понимаешь, ну вот сказал бы я, кто такой… Ты бы со мной говорить не стала…

— Не стала…

— Ну вот, значит, правильно я решил! — радуется Сава, принимаясь тискать меня, ласкать, привычно сладко и горячо кружа голову, губы его скользят по шее, шепот становится все лихорадочней, — я подумал… Посмотрю… Интересно же… Словно игра такая, малыш…

— Игра…

— Ну да! А потом затянуло… Ну не мог никак сказать! Все время искал! И не мог найти! А ты… Ты такая… Блядь… Малыш… Я с ума схожу… Хочу тебя все время. Мучение — когда ты далеко, понимаешь?

— Мучение…