И все же, несмотря на внешний уют… Как-то пусто здесь. Пока что все еще украшено цветами, какими-то невероятно изысканными гирляндами и прочим, но когда все это уберется… Что останется? Бежевые стены, белые с мраморными прожилками полы…

Строгие формы… Холодно все. Словно… В склепе.

— Склеп чертов, — бормочет Арина, начиная протирать пыль со столов, — ладно, тут сейчас еще попроще стало, а то до этого хозяйка бывшая такой треш устраивала. Сама пьянь редкая, чуть ли не валялась тут, а Катьку выкинула из дома за то, что пиво унюхала!

— Катьку? — теряюсь я в хитросплетениях мыслей Арины.

— Сестра моя. Тут у них работала. А откуда ты думаешь, я столько про Симоновых знаю?

— Симоновых? — эта фамилия для меня, как удар! Опять Симоновы!

— Ну да, — пожимает плечами Арина, — Симоновы… Самое богатое семейство тут. И не только тут. Хозяин дома, говорят, бывший бандит. Столько народу поубивал, жуть! И старший сын его — в папочку полностью. Катька говорила, холодом веет! Жуткий тип, зверюга. Это он женился, кстати. Не повезло его жене, он, наверно, в постели на части ее рвет…

Я слушаю ее, и холод по спине бежит.

Совпадение. Ужасное совпадение… Надо же…

То есть, это тот Симонов, у которого позавчера был мальчишник. На котором присутствовал Сава…

И вчера он, получается, тоже тут был. Работал. Да?

— А младший из них всех самый нормальный, типа, — похоже, Арина села на любимого конька и не планирует останавливаться. Собирает со столов грязную посуду и болтает, болтает, болтает, вообще не обращая внимания, что я столбом стою, не в силах даже пошевелиться. И ощущение такое, что вот он, край. И мне надо отступить назад, опасно очень на краю стоять… — Но он — тот еще засранец. Мы когда тут были на уборке месяц назад, у него такой дикий бардак в комнате был! И чего там только не валялось! И курево всякое, и бутылки, и грязнуля редкий, все прямо на пол бросает! Ладно, хоть презиков использованных не нашли, как в комнате первой жены его братишки старшего. Но вообще треш, конечно… Он и сам, говорят, потаскун тот еще, у него в городе квартира, Катька туда ездила убираться, пока работала здесь, вот тоже много чего нарассказывала… Девок таскает туда только так. По нескольку за раз. Она один раз приехала, а он с тремя в койке спит, прикинь, жеребец? И как только сил хватило на троих-то?

Она все говорит, говорит, говорит…

А я над обрывом стою.

И не могу отойти.

И остановить ее не могу.

Хотя очень хочу.

Мне кажется, что, если я смогу заставить ее замолчать, то обвала не будет.

Это страшно — ощущение конца всего. Неминуемого.

Он еще не наступил, и ты из последних сил прячешь голову в песок, не желая ничего слышать.

И в то же время очень остро ощущая, что все. Это финал.

И тебя прежней уже не будет.

Ты умерла. Просто еще не знаешь об этом.

Наверно, так чувствуют себя люди, узнавшие, что больны неизлечимо и очень скоро умрут. Физически они еще живы. Дышат. Чувствуют. Думают. А на самом деле, их уже нет. Все.

— Но красивый, гад, этого, конечно, не отнять… — Арина переходит к уборке диванов, становится на колени, выискивая под одним из них грязные салфетки и другой мусор, голос ее становится приглушенным, — офигеть, какой… Картинка. Они оба хороши, но старший такой… На кривой козе не подъедешь. А этот, наоборот, все трахает, что шевелится. А что не шевелится, шевелит и трахает. Катька даже думала его на это дело подцепить, но он с прислугой не спит. Брезгует, наверно…

В этот момент где-то наверху хлопает дверь, и по лестнице начинает спускаться человек.

Я смотрю, как-то фрагментарно выхватывая детали, не весь образ целиком.

Светлые волосы. Расстегнутая на груди белая рубашка. Черные классические брюки. Татуировки на руках и шее. Пирсинг.

Немного помятое лицо, словно он так и спал в одежде. Очень взъерошенный. Так… По-домашнему…

— Они все такие, детки богатых родителей, — Арина не видит, что мы уже не одни, она сосредоточенно выгребает мусор из-под дивана и все болтает и болтает, — они только своих видят. Нет, бывает, что таких, как мы с тобой, Олька, и трахают… Но и только. Чисто игра. А по-серьезке у них есть другие девочки. Нам не чета.

Мы стоим, смотрим друг на друга.

И между нами оседают грязной пылью эти слова.

Сава, верней, какой же он Сава?

Он — Савелий Андреевич Симонов, младший сын известного в городе олигарха, мецената, владельца всего, чего только можно…

Он смотрит на меня растерянно настолько, что мне на мгновение становится его жаль.

Но на мгновение.

Потому что…

Права Арина насчет игры.

Получается, я — игрушка. В меня поиграли. А игрушка не должна жалеть того, кто в нее играет.

— Оля, ты чего не двигаешься, я что, одна должна… Ой! — испуганно вскрикивает Арина, поднявшись с четверенек на колени и увидев Саву, — Савелий Андреевич, простите меня, пожалуйста, я не знала…

— Заткнись, дура! — рычит он, приходя в себя от первого шока. И лицо его в этот момент настолько похоже на то, что было в поезде, когда он одним лишь взглядом и тоном отпугивал всех, кто мог нам помешать, что у меня в груди режет.

Оля! Где были твои глаза, Оля?

Как ты не смогла распознать хищника? Зверя?