— Три часа ночи, — задумчиво сказал Боря.

Я пошёл к двери.

— Так любишь? — воскликнул Боря азартно, хоть и продолжал пялиться в планшет.

— Вы, блин, сговорились? — воскликнул я. И осёкся. Врать альтеру — это как врать самому себе. — Не знаю. У меня такого не было. Не с чем сравнивать.

— Вообще-то я говорил с бронированным медведем, которому вогнал меч в глотку, — сказал Боря и снова покачал пальцем зуб. — А насчёт Эли всем понятно, кроме тебя. Только учти, ей миллиарды лет, а тебе двадцать.

Он осмотрел обслюнявленный палец и вытер его о трусы.

— Ну или ей шестнадцать, а тебе двадцать и двенадцать одновременно. Все варианты очень корявые, нескладные.

— Сам ты корявый, — сказал я и вышел из комнаты.

Дверь закрылась. Я отошёл на пару шагов и встал между своей комнатой и той, в котором лежала в странной ангельской коме Эля: осколок серафима Иоэля, краеугольный камень и ахиллесова пята одновременно.

Да, всё коряво.

Ну почему я должен разгадывать ангельские загадки? Я пилот. Я умею летать и сражаться, а не разгадывать загадки. Вот, даже Борину игру слов не просёк, а ведь он специально так сказал, мелкий провокатор.

Коридор был пуст и тих, как и положено на минус шестом уровне глубокой ночью. Где-то неслись в пространстве «стрекозы» и «оводы», сидели в штабе дежурные офицеры. Морпехи, доктора и умники большей частью спали. Дежурные клонари дремали за столами в окружении зреющих тушек. Кто-то, наверное, бухал или занимался иными взрослыми делами. Заканчивал торможение приближающийся к Титану корабль, на котором наконец-то прибудут наши запасные тела… тем, у кого они есть, конечно.

А я стоял и грыз ноготь, пытаясь понять, что же мне делать.

Так ничего и не решив, подошёл к двери в комнату Эли и открыл её.

Полоска ночника над кроватью Эли тускло светилась оранжевым. А я сидел рядом на стуле, смотрел на лицо ангела и думал.

Сейчас мне надо было выгнать из головы всё дитячество, и даже себя двадцатилетнего, пилота «пчелы» Святослава Морозова, выкинуть нафиг. Сейчас мне надо было думать и вести себя как моя основа, тот самый «Свят», в сознании которого я несколько раз побывал. Серьёзно, по-взрослому.

Нет!

Я тряхнул головой.

Знаю я, как поступил бы Свят! Он, конечно, хороший пилот, иначе его не попросили бы стать донором для клонирования. Но он настоящий дисциплинированный военный лётчик. Есть приказ, его надо выполнять. Инициатива допустима лишь в тактике выполнения приказа, а приказа спасать Элю не было.

Чтобы понять, как поступить, я должен быть всеми ими сразу. Собрать себя из кусочков. Из откатившегося вновь в детство Святика, наивного и восторженного мальчишки, заглядывающегося на девчонок. Из хмурого и обиженного на весь мир юноши Святослава, которому никак не удаётся вырасти. И да, из взрослого, старого, а может уже умершего лётчика с позывным Свят, который пожертвовал любовью к девушке ради любви к небу. Я должен соединить их всех воедино, потому что только я помню и понимаю каждого.

Это было сложно, будто я строил пирамиду из блестящих разноцветных стеклянных шариков, тускло-серых вольфрамовых стержней и золотистых звёздочек. Шарики раскатывались, стержни соскальзывали, звёздочки проворачивались. Они не хотели и не умели быть вместе — мальчишка, юноша и взрослый. Слишком разные, слишком далёкие, думающие и мечтающие о разном. Я всё пытался объединить их, заставить думать сообща, но ничего не получалось, я завяз, будто в неисправном противоперегрузочном костюме, который давил со всех сторон и игнорировал меня. Мысли Святослава и Святика и те не смешивались, как масло и вода, а уж то, как думал и видел мир Свят, осколками проносилось насквозь. Я смотрел на лицо Эли и чувствовал, как из этого с виду обычного, человеческого тела уходит, исчезает что-то главное.

Говорят, что у ангелов нет души. Они — чистая мысль, способная облечься любой плотью. Кто-то человеческой, кто-то обретает исполинские размеры и кристаллические тела. Сбросить и вновь обрести тело для них — как для нас сделать шаг.

Но с Элей что-то не так. Нас связал удар Соннелона, про который я так ничего до сих пор и не знаю. Меня швыряет в прошлое, в сознание моей основы, а Эля не способна вновь превратиться в серафима. Спасая нас, она попыталась дотянуться до своей подлинной силы и вот уже тридцать восемь дней лежит в коме. Что-то может её спасти, я знаю, но, чтобы это понять я и сам должен измениться, прыгнуть выше головы.

Ну давай же, давай, пилот, время оживлять своих мертвецов!

Я протянул руку — и коснулся щеки Эли, робко, как это мог бы сделать двенадцатилетний Святик. Провёл пальцами по коже, как сделал бы двадцатилетний Святослав. И осторожно убрал руку, как поступил бы взрослый и серьёзный Свят.

Да, на вид — она спящая девчонка лет шестнадцати. Но это только оболочка.

Она — мой центр сборки. Ахиллесова пята и краеугольный камень.

Я должен её спасти, даже не ради самой Эли или себя. А чтобы понять, что же творится в мире.