Изя присвистнул.

— Ой-вэй… Так ты, оказывается, таки время на этапе не терял? Ну, дела… И что ты хочешь делать?

— Найти ее. Узнать, что с ней, что с ребенком.

— Найти каторжанку в Тобольске? — Изя скептически покачал головой. — Ой-вэй! Это все равно что иголку в стоге сена искать. Да и как ты ее разыщещь-то? Пойдешь в тюремный замок и скажешь: «Доброе утро, не подскажете, где тут моя бывшая полюбовница с ребенком?»

— Не ссы, в омут я прыгать не собираюсь. Надо человека надежного найти, такого, что имеет доступ в тюрьму, но не из начальства. Солдата, надзирателя… ну, в общем, того, кого можно подкупить!

Я спустился из номера в трактир, заказал штоф водки и сел за столик в углу, прислушиваясь к разговорам. Подозвал полового, подарил полтинник на водку, объяснил, чего надо. Через час я уже знал, что мне нужен некто Прохор, отставной солдат, который подрабатывал в тюремном замке плотником и за лишний целковый мог оказать любую услугу.

Найти Прохора оказалось несложно. К первому полтиннику, данному половому, я прибавил второй, и через четверть часа нужный субъект уже сам нарисовался передо мной. Это оказался пожилой, сутулый мужичок с хитрыми, выцветшими глазками и рыжими, прокуренными усами. Я отвел его в сторону, сунул в руку три рубля серебром — огромные по его меркам деньги — и изложил свою просьбу.

— Агафья… Соловьева, значит? — Прохор почесал в затылке. — Помню-помню, была такая. Бой-баба, острая на язык. Ее здесь оставили по беременности. Токмо, господин хороший, давно я ее не видел, правду сказать. Завтра поспрошаю у своих, может, кто и помнит чего…

На следующий день Прохор нашел меня в том же трактире. Он был хмур, и я сразу понял — новости он принес плохие.

— Ну что, барин, узнал я про твою Агафью, — сказал он, присаживаясь за мой столик и не глядя в глаза. — Померла она. Как есть померла. Давно уже, в родах. Тяжелые были роды, говорят, мучилась долго. Да и здоровье-то у нее, у каторжанки, какое… Вот и не выдюжила.

— А ребенок? — хрипло спросил я. — Ребенок жив?

— Мальчонка. Крепкий родился, говорят. Ваней окрестили, — кивнул Прохор.

У меня перехватило дыхание. Сын. Иван.

— Где он? — спросил я, чувствуя, как бешено колотится сердце.

— Там же, в замке. В женском отделении. Его на попечение взяли другие арестантки, у которых свои дети есть. Там, знаешь, вроде как обчество у них. Всех сирот миром кормят, кто чем может. А по закону выходит, что как полтора года дитю стукнет, так его оттуда заберут. Еще два месяца, значитца, ему осталось.

— Куда заберут?

— А куда ж еще, — вздохнул Прохор. — В дом призрения. В сиротский приют, значит.

В приют. Эти слова прозвучали для меня как приговор. Я знал, что такое казенные детские дома даже в более гуманные времена. А здесь, в середине XIX века, в сибирской глуши…

— Что это за дом призрения? — спросил я, хотя уже догадывался, какой будет ответ.

— Да дыра, барин, дыра страшная, — отмахнулся Прохор. — Переполненный, народу — тьма. Кормят баландой пустой, дети мрут как мухи, от болезней да от холода. А те, кто выживет, — участь у них одна. Мальцов оттуда забирают в кантонисты. В солдаты, значит. На двадцать пять лет.

Кантонисты. Не первый год обретаясь в этом суровом краю, я уже слышал об этом. Дети солдат, преступников, сироты, которых с малолетства отдавали в военные училища, где из них делали пушечное мясо для армии. Бесправные, забитые существа, чья жизнь не стоила ни копейки.

Я представил своего сына, маленького, беззащитного, в этом аду. И во мне все перевернулось. Нет. Ну нахрен. Я отслужил отечеству за себя и за всех потомков до третьего колена.

Этому не бывать.

— Я заберу его, — сказал я твердо, скорее себе, чем Прохору.

Тот удивленно посмотрел на меня.

— Заберешь? А на каких таких, позволь спросить, основаниях? Ты ему ныне хто? Не отец, не мать, не родственник. Просто посторонний человек. Да тебе его никто не отдаст?! Тут закон строгий. Сирота — значит, казенный.

Че-е-ерт…. Он был прав. У меня не имелось никаких законных оснований. Я был никем. Беглым каторжником, который сам вне закона, с липовым паспортом на иностранного подданного. Но я не мог оставить своего сына и должен был что-то придумать. Любой ценой.

— Спасибо, Прохор, — сказал я, поднимаясь. — Ты мне очень помог. Вот, возьми еще.

Я сунул ему в руку еще пару серебряных монет и вышел из трактира. Голова шла кругом. Что делать? Как вырвать сына из лап этой безжалостной государственной машины? Идти напролом, пытаться выкрасть его из тюрьмы? Глупо и безнадежно. Подкупить чиновников? Возможно, но опасно. Нужно было найти какой-то другой, более хитрый, обходной путь. И я знал, что времени у меня очень мало. Всего два месяца.

— Ну и что ты будешь делать, Курила? — спросил Изя, когда я вернулся в нашу комнату и рассказал ему все. — Пойдешь на штурм тюремного замка? Я тебя умоляю, это же не лабаз с семечками!