— Это еще что такое, Вася? Ты хочешь со мной поссориться?

Прохоревич хитро улыбнулся. Один из сложившихся обычаев нового мира — нельзя отказать хозяину в угощении.

Пришлось Фролову доесть суп и приступить ко второму. Серому куску белковой массы.

— Вкус насыщенный. На курятину похоже.

— Экспериментальная партия. И вот об этом я хотел с тобой поговорить.

Фролов откинулся на диванчике. Похоже, что его ожидала неделя свежих открытий. Ну что ж, он сейчас к ним готов и собран.

Обычный сумеречный свет пасмурного дня под куполом воспринимался, как ослепительно яркий. Отодвинутые в стороны броневые щиты впустили внутрь станции стандартный для человека в прошлом дневной поток освещения. Долетевший от желтой звезды, он, казалось, в эти долгожданные часы пропитывал каждый сантиметр внутреннего пространства. Вселяя надежду на лучший исход и радуя душу. Фролов пристально огляделся. Это было его давней привычкой. Снаружи исключительно собственная внимательность к деталям может помочь тебе выжить.

А в этом непривычно объемным для станции помещении лишь толстенные, чуть замутненные от времени стекла отделяли маленьких человечков от бушующей наверху смертоносной стужи. Фролов хмуро взирал на бледные, тщедушные тельца детей из младшей группы. В несколько рядов они лежали в одних трусиках на специальных стеллажах, что медленно крутились, как на гигантском аттракционе вверх-вниз. Верхние ряды уже плавно опускались к основной платформе, чтобы вскоре освободить место для следующей партии. Старшие ребята готовились в этот момент в предбаннике, раздеваясь и примеряя темные очки. Такие возрасты уже приходилось делить на смены по полам. Но и они не блистали здоровьем. Худые, землистого цвета лица, впавшие глаза. Новое поколение родилось крайне болезненным. Люди понемногу вырождались.

— Ты чего здесь?

Василий резко повернулся и наткнулся на холодный взгляд худощавой до нездоровья женщины. В обтянувшем тело рабочем сарафане она выглядела несколько воздушно и, как ни странно, привлекательно. Ведь мужчина отлично знал, что находится под тонкой тканью. Слишком хорошо и потому не мог быть беспристрастным.

— Завтра ухожу в Промку, — коротко заявил он.

Светлана неторопливо повернулась к партии детей, что полулежали на специальных гамаках отдельно. Бледные лица вкупе с черными очками на ярком свету делали их внешность странной и несколько гротескной.

— Почему именно туда?

— Есть обстоятельства.

— Опять эти ваши вечные секреты и тайны, — женщина вздохнула и подняла глаза, такие же холодные и тусклые, как «вечные лампы». — Посмотри на этих ребятишек. Разве скажешь, что им скоро десять лет? А ведь через пару месяцев им придется делать довольно взрослую работу, перелопачивать тонны водорослей, помогать в уборке и очистке фильтров, следить за порядком на уровнях и учить младших. Только хватит ли у них на это сил и здоровья?

Она замолчала, безмолвствовал и Фролов. Что он мог ответить? Его привычный в прошлом оптимизм в последнее время то и дело натыкался на вот такой ледяной пессимизм, ставший необычайно популярным на станции. Как будто люди резко потеряли желание выжить и смирились с собственной незавидной участью. Как вирус эти мысли проникали в головы и поселялись там надолго.

— Ты опять была внизу?

— А тебе чего до меня?

— Света, это опасно! Люди Набиева только делают вид, что не замечают ваших незаконных сборищ.

— Знаешь, мне уже все равно. Я поняла, тебя завтра не ждать.

Рот Фролова невольно скривился. Размолвка с любимой женой резала его сердце без ножа.

— Как будто ты бываешь дома.

— А ты! — Светлана внезапно для нее горячо вскинулась. — Где ты был раньше, когда требовался? Где ты был, когда умирал наш сын?

Удар был нечестным и слишком жестоким. Начальник одной из самых важных служб на станции прямо на глазах сгорбился и осунулся. Он думал, что боль со временем утихнет. Но этого так и не произошло. Старая рана никогда до конца не заживает.

— Ты знаешь, где мне пришлось находиться.

— Спасать мир, чужих детей, — саркастичная улыбка тронула тонкие губы женщины. — А что этот мир сделал для тебя? Или для меня? Или для них?

Василий покачал головой, их споры с самого начала был бессмысленными. И с каждым разом становились все ожесточенней.

«Её душа уже отмирает».

Понимать такое было невыносимо больно. Принять еще больней. Неужели боль будет вечной?

«Наверное, и в самом деле стоит принять этот мир таким, каков он есть и будет. Миром умирающего человечества. То, что выйдет потом на поверхность, уже не будем нами!»