Мне хочется броситься к Епископу и обнять его, а потом врезать ему как следует по физиономии за то, что он живет, тогда как падре умер.

— Нам нужно о многом поговорить. — Епископ с терпеливым видом откидывается на спинку своего стула, и та потрескивает. Он ждет, пока я возьму себя в руки, и мягко улыбается. Точно так же, как падре. — Ты такая юная, Долли. Намного моложе, чем я представлял. Моложе, чем можно было подумать, читая письма Флако. Ты выглядишь недостаточно взрослой для того, чтобы возглавлять Сопротивление грассов.

— Да разве я это делаю? — Я смахиваю со щек слезы, пытаясь сидеть прямо, как пожелал бы падре.

— А как еще это назвать? Отдыхом?

— Не знаю. Может, выживанием?

Епископ улыбается мне:

— Мне кажется сейчас, что я знаю тебя с самого детства. Брат говорил о тебе так, словно ты была его дочерью. А потом, после того, что случилось в Хоуле… — Епископ пожимает плечами. — Ну, ты ведь знаешь, как солдаты болтливы. Так что историй можно услышать множество. И это совсем не то, о чем рассказывал брат.

Он говорит о моей силе. Вот о чем. Епископ не знал о моей силе.

Я не в состоянии думать. Человек, что сидит напротив меня, слишком сильно напоминает мне старого священника из миссии Ла Пурисима, которого я с детства любила как отца. И наверное, я догадалась обо всем сразу. Ну, какая-то часть меня. Еще до того, как Епископ сказал хоть слово, до того, как я очутилась на жестком деревянном стуле, на котором теперь сижу. Вот поэтому я так быстро ему поверила, сама не понимая, почему это так.

Флако. Ну конечно. У него было прозвище. Худышка. И семья. Брат. Родители.

Наверное, из-за того, что я не предполагала когда-нибудь снова увидеть падре, я и не узнала его брата, стоявшего прямо передо мной.

Не узнала и самого падре — в юности. А следовало бы.

Флако.

Я улыбаюсь и смотрю на Епископа, теперь уже действительно внимательно смотрю на него. И так отчетливо вижу лицо падре, как будто сижу перед ним.

И более того.

Все это. Это мгновение. Мне кажется, что все это уже было прежде, но это не так. Это не воспоминание, пока нет. Это все еще просто ощущение.

Я показываю на серебряные значки на отворотах Епископа. Те, что похожи на три буквы V.

— Что это?

— Знак различия грассов. Он говорит о том, что я могу командовать людьми и должен защищать жизни.

— Но форма. Очертания. Что они означают? Я никогда раньше такого не видела.

— Ты никогда не встречалась с офицерами грассов?

— Только с Фортисом.

Епископ старается сдержать улыбку.

— Да, конечно. Ладно. Полагаю, в определенном смысле это правда.

— Так что с формой?! — не желаю отвлекаться я.

Епископ откалывает значок со своего воротника и протягивает мне:

— Разве ты сама не видишь, Долория? Это птица.

Я верчу его в пальцах — гладкий, прохладный, изящный.

— Но я думала, что все птицы погибли. — Я хмурюсь. — Они упали с неба. Перед Тем Днем. Падре… Твой брат… Он так мне говорил. — Я с трудом произношу слова.

— Не все. Только те, что оказались поблизости от Икон. А эта птица — надежда. Эта птица означает веру в то, что они вернутся. Что однажды Земля снова будет принадлежать человечеству.

— И птицам, — добавляю я.

Епископ улыбается:

— Конечно, и коровам, и свиньям, включая всех детей Рамоны.

— Он любил эту глупую свинью, — говорю я, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Конечно любил. Ее назвала Рамоной наша мать. Он тебе не рассказывал об этом?

Я тоже улыбаюсь.

А Епископ продолжает:

— Все это и представляет вот эта птица. Жизнь для всех нас. И то, за что стоит сражаться, и даже то, ради чего стоит умереть.

Он говорит точно так же, как его брат, этот Епископ. Они так похоже разговаривают.

— Ты действительно в это веришь?

Меня вдруг охватывает любопытство, может ли он и меня заставить верить во что-то. Как заставлял падре много лет подряд.

Они не могут этого сделать, говорю я себе. Больше не могут. Как бы мне самой этого ни хотелось.