Шрифт:
— Жалеть не буду. Хотя уже помер или освободился. Времени много ушло.
— А знаете, у нас раньше зона к зоне стояли. Теперь мало осталось. Какие сами развалились, другие разобрали на дрова жители. Короче, без применения не остались. Но и новую зону построили. Вот только не поняла, для кого. Слово не нашенское. Раньше политических вот так заковыристо называли, чтоб люди не поняли. Наверное, и эти так-то.
— Уж не мошенниками назвали? — спросил Бондарев.
— Нет, это слово знаем! А то не нашенское. Но зэки свойские и брешут по-нашему.
— Игорь Павлович, скажи, а зачем в этот раз сюда приехал?
— Сашке помочь найти могилы своих. И, видишь, удалось. Сыскали. Но теперь его сюда на цепи не затащишь.
— Почему?
— Напереживался, а сердце слабое. Куда такому на Колыму? Еле живой уехал.
— Аслан тоже поспешил уехать.
— То — другой человек. Я его знал раньше этой встречи. Сам подписывал ему приговор. Но он избежал расстрела. И видишь, человеком стал. Значит, надо было ему выжить. Это неспроста случилось. Может еще приедет сюда! — глянул на Варю загадочно.
— Мне все равно,— покраснела баба.
Бондарев улыбнулся, подумав молча:
— Не ври, бабонька! Я ли не знаю вашу природу. Задел джигит твою душу, только вот даже самой себе признаться боишься. А вслух ответил тихо:
— Много народа тут перебывало. Плохие и хорошие, молодые и старые. Одних помним, других забыли. Но каждый оставил здесь о себе какую-то память. Иных и после нас с тобой станет помнить Колыма. Не всех по-доброму. Но много песен поет пурга о каждом. О тех, кто уехал и об оставшихся навсегда. Она помнит каждого. Бережет и наказывает, она тоже относится к каждому по-своему. Но никого не выдает. Вот я сюда приехал в последний раз. Больше не навещу, много лет здесь прожито. И спасибо Колыме, что уберегла, значит, считала за человека и уважала. Иначе, отняла бы жизнь. Спасибо ей, что была ко мне добра и справедлива.
Бондарев уже давно спал, когда Варвара, разделавшись с домашними делами и прогуляв на ночь Султана, расстелила постель и уже готовилась лечь в нее, когда в окошко постучали, и голоса с крыльца закричали вразнобой:
— Варюха, отворись, это мы!
— Скорей впусти! Продрогли до самых мандолин!
— Варька! Открывай, слышь?
Баба едва сняла засов, в дом влетело целое стадо баб. Они тут же заполнили всю прихожую и кухню. Кто-то спешно разувался, другие раздевались, затаскивали сумки, корзины.
Варя их сразу узнала. Все ее подруги, зэчки, отбывавшие в зонах Колымы немалые сроки. Они каждый год приезжали сюда навестить могилы, всегда останавливались у Вари, никогда заранее не предупреждали о своем приезде, влетали ветром в дом и, расположившись как у себя дома, наполняли Колымскую тишину шумными голосами, смехом и песнями. Их не смущала близость могил. Ведь сами не раз могли умереть, а потому к погосту относились по-своему, по-простецки и дружески:
— Варька! Пока «голосовали» на дороге, все сиськи поотморозили. А от хварьи ни у кого ничего не осталось. Все вымерзло, как у динозавров!
— Не веришь, у нас меж ног свистки и колокольчики, живого ни хрена нет!
— Девки, тихо! У меня мужик ночует!
— У тебя? Откуда он вывалился? Ты с ним
спишь?
— Нет! Он из приезжих. На могилы заявился!
— Давай его сюда! Мы ему живых баб покажем.
— А если натуральный чмо, мы и согреем его! — вытащили сонного Бондарева из спальни.
— Эй, ты, чмо! Открой зенки, бабье нагрянуло!
— Не хрен дрыхнуть! Спать будем вместе!
— Дядь, а ты откуда такой лысый хорек? Да проснись! Вот оживший памятник!
— Ты его за куди подергай, живей проснется!
— Девки, не орите! Этого дяденьку все знаете,— предупредила Варя.
— Если так, чего он не радуется нашему приезду и не пляшет на жопе гопака?
— Постарел!
— Мы ему напомним молодость! — сунула руку меж ног Игоря Тонька, что-то нашарила, сдавила, Бондарев недовольно отскочил, завопив: