Шрифт:
Потому надо было признаваться.
Я каждый день собирался.
И каждый день откладывал. Еще на день. И еще. И еще.
Потому что знал, как только пасть открою, моя сладкая жизнь и закончится… Все закончится. Олька не поймет.
Она вообще такая… Слишком уж честная и правильная. И это не в укор вообще! Это — в восхищение. Никогда таких не видел! И не знал, что такие есть.
Мне с ней было легко. Просто. Сладко до охуения. До отключения мозга. И иногда, лежа после нашего огненного секса, который сам по себе заслуживал отдельной песни, я целовал ее в пушистую, вкусно пахнущую макушку, слушал ее тихое дыхание, гладил нежную кожу шеи, груди, животика… И мечтал, чтоб все, о чем я напиздел за это время, оказалось правдой.
Чтоб мой папаша был самым обычным менеджером среднего звена, например. А брат — не важно, кем, но явно не тем, перед которым коленки у половины города дрожат. Чтоб я работал барменом, учился в универе на бюджете и отдавал кредит за тачку.
Короче, чтоб обычным пацаном был, тем, которого полюбила моя Птичка.
Мы бы с ней потихоньку делали ремонт, выгадывая бабки для покупки ламината или, там, кресла какого-нибудь. И я бы не думал, как объяснить бдительной и разумно бережливой девчонке, почему у нас кухня стоит столько, сколько вся ее квартира целиком.
И почему краска, которой мы красим стены, сами, без помощи профессионалов, не продается в обычных строительных магазинах.
Короче, я понял, что такое — вариативность реальностей, которую пытался когда-то объяснить философ в универе. И в одной из этих реальностей мне дико хотелось жить.
Тупой мудак. Слабый, трусливый придурок.
Утром я просыпался, полный намерений прекратить этот бесконечный цикл вранья, а потом смотрел на свою девочку, в ее совершенно счастливые, чистые глаза… И не мог открыть рот, слабак гребаный.
Она мне верила.
Она меня любила.
Она жила в той реальности, которую я для нее создал.
И которую я же и разрушу.
Сука, как вывернуться? Как?
Меня на части рвало каждый раз.
Я смотрел на нее… И ничего не говорил.
Целовал, ел то, что она готовила мне, заботясь искренне, с любовью, как никто и никогда. Наверно, мама могла бы. Если б дожила до этого. И Настя когда-то… Но это было давно.
Моя Птичка стала для меня чем-то нереальным. Тем, что невозможно было потерять.
Вот и врал.
И откладывал…
И дооткладывался.
Мудак.
Я снова смотрю на фотку Птички, и теперь только вижу, что эти разноцветные отблески — не в ее глазах.
А в ее слезах.
— Симонов, ты — охуел? — Марьяна не понимает момента, напрочь отбитая сука, принимается скандалить, а мне категорически некогда.
Кошусь на ВИП, взглядом вытаскивая оттуда Богдашу.
Он подходит, смотрит на меня, понимая, что я дико не в себе, настораживается.
— Нахуй ее убери отсюда, — рычу я, кивая на Марьянку.
Богдан кивает и молча подхватывает начавшую скандалить еще громче Марьянку под локоть, выволакивает ее по ступенькам вниз, в толпу, ловит там кого-то из охраны, что-то говорит.
Все это я краем глаза отмечаю, пока набираю Ольку.
Раз за разом.
Она не отвечает.
Богдан возвращается.
— Олька тут, — коротко говорю ему. Богдан, чуть помедлив, снова кивает, не позволяя себе лишних фраз, типа “я предупреждал”. За них он может отхватить по роже, невзирая на статус приближенного к Симоновым человека. И на то, что прав. Потому что реально предупреждал. — Найди ее. Она где-то у бара.
Показываю ему фото, Богдан щурится на зал, профессионально сканируя пространство. Он — вполне себе зачетный профи, с вагоном самого разнопланового опыта, так что, если кто и найдет мою Птичку, то это он. Или я.
Пока он ищет, я пытаюсь пробиться к Ольке через сообщения. Она не блокирует. И читает даже. Значит, есть шанс объяснить.
Но…
Блядь! Что писать?
Пишу всякую хрень, типа: “Птичка, возьми трубку, давай поговорим”
“Ты все неправильно поняла”
“Я все объясню”
“Я тебя люблю”
“Это работа, малыш”
“Ты здесь? Подойди, я все объясню”
И прочее дерьмо.
Я настолько растерян, хотя ситуация, в принципе, ожидаема, что не могу даже продумать нормальную линию поведения.
Что ей говорить?
Всю правду?
Она меня проклянет, блядь! Особенно, если с Марьяной видела! Черт принес эту суку в ВИП!
Тварь, больше ни в одно приличное заведение пускать не будут! Лично прослежу!
Понимаю, что скатываюсь не туда, что привычно пытаюсь оторваться на других, когда главный косяк — я сам, и снова начинаю написывать Птичке всякую херню.