Витроу, хотя и был моряком, не был посвящен ни в одно из моряцких братств. Даже в юном возрасте он рассчитывал далеко вперед. Ему было известно, что самое сильное братство в Вашингтоне – Львы. Для сравнительно небогатого юноши попасть туда было непросто, но ему улыбнулась удача.

– Сама Колумбия приняла меня под Свое крыло, – сказал он и, трижды стукнув по крышке стола, добавил: – Я не хвастаюсь, о Колумбия, а лишь извещаю людей о Твоей беспредельной доброте!

Да, я был всего лишь простым моряком, несмотря даже на Математический Колледж Норфолка. Чтобы получить место офицера-на-обучении, нужно было покровительство богатого человека. И я нашел своего патрона. Я тогда плавал на торговой бригантине «Петрел», приписанной к Майами во Флориде. Флоридиане как раз только что проиграли большое морское сражение и искали мира. Наш корабль был первым за десять лет дисийским судном, идущим с грузом для Флориды, и мы рассчитывали на колоссальную прибыль. Флоридиане обрадовались бы нашим товарам, даже если бы им не пришлись по нраву наши физиономии. Вот только по дороге на нас напали карельские пираты…

Черчилль было подумал, что ослышался, и имелись в виду жители Каролины, но по некоторым деталям рассказа Витроу понял, что ошибся. Скорее всего, это были люди из-за океана. Если так, то Америка не была так изолирована, как он думал.

Карельский корабль протаранил бригантину, и пираты пошли на абордаж. В схватке Витроу спас богатого пассажира от удара карельского меча, грозившего разрубить его пополам. Им удалось отбиться, хотя и с большими потерями. Убиты были все офицеры, и Витроу принял командование. Он не повернул обратно, а привел корабль в Майами, где продал груз с прибылью.

С этого дня его карьера быстро пошла вверх.

Он получил собственный корабль. У капитана всегда есть возможности увеличить свое состояние. К тому же спасенный им человек хорошо знал мир бизнеса Вашингтона и Манхэттена и не раз указывал Витроу на выгодные сделки.

– Я часто бывал гостем в его доме, – продолжал Витроу, – и там я встретил Анджелу. Когда мы поженились, я стал компаньоном ее отца. И вот я перед вами, владелец пятнадцати торговых кораблей и многих ферм, и счастливый отец этих здоровых и красивых детей, да не оставит нас Колумбия своим попечением.

– Выпьем же за это! – провозгласил Черчилль, поднимая бокал, уже десятый по счету. Он пытался было проявить умеренность в питье, чтобы не утратить ясность мысли, но Витроу настаивал, чтобы гости пили, когда пил он сам. Сарвант отказался. Витроу ничего не сказал, но более с Сарвантом не разговаривал, кроме тех случаев, когда Сарвант обращался прямо к нему.

За столом стало шумно. Дети пили вино и пиво, даже младший – шестилетний мальчик. Они уже не хихикали, а смеялись в голос, особенно когда Витроу отпускал шутки, которые пришлись бы по нраву Рабле. Стоявшие за креслами слуги хохотали до слез, хватаясь за бока.

По-видимому, запретов у этих людей было мало. Жевали они шумно и не стеснялись говорить с полным ртом. Отец громко рыгнул, и дети тут же постарались его превзойти.

Поначалу от вида прекрасной Робин, жрущей, как свинья, Черчилля слегка подташнивало. Он понял, какая пропасть их разделяет, – пропасть, состоящая не только из немыслимого количества прожитых лет. После пятого бокала его отвращение растаяло. Он сказал себе, что их отношение к еде гораздо естественнее, чем в его время. Кроме того, застольные манеры не бывают хороши или плохи сами по себе. Что приемлемо, а что нет, определяется обычаем страны.

Сарвант, похоже, так не думал. За время застолья он стал еще молчаливее, а в конце не поднимал глаз от своей тарелки.

Витроу все больше расходился. Когда жена проходила мимо него, распоряжаясь слугами, он отвесил ей любовный, но тяжелый шлепок по широкому заду, расхохотался и сказал, что это напомнило ему ночь, когда была зачата Робин. И тут же пустился в подробные воспоминания об этой прекрасной ночи.

Вдруг в середине рассказа Сарвант встал и вышел из дома. Воцарилось удивленное молчание.

Наконец Витроу спросил:

– Ваш друг болен?

– В некотором смысле, – ответил Черчилль. – Он родом из такого места, где разговоры о половой жизни – табу.

Витроу изумился:

– Как… как такое может быть? Что за нелепый обычай!

– У вас, наверное, есть свои табу, – сказал Черчилль, – и ему они могли бы показаться столь же странными. Если вы извините меня, я бы пошел спросить его, что он собирается делать. Но я вернусь!

– Попросите его вернуться к нам! Хотелось бы еще раз взглянуть на человека с таким искривленным образом мыслей.

Черчилль застал Сарванта в весьма пикантной ситуации. Тот вскарабкался до середины тотемного столба, вцепившись изо всех сил в голову какого-то зверя, чтобы не свалиться.

Черчилль бросил взгляд на залитую лунным светом сцену и бросился в дом:

– Там львица! Она загнала Сарванта на столб!

– А, это Алиса, – ответил Витроу. – Мы выпускаем ее после заката для отпугивания грабителей. Я попрошу Робин – она и ее мать куда лучше меня обращаются с большими кошками. Робин, не отвела бы ты Алису на место?