– Ладно.

Кровать скрипнула – это Жанетта встала и вышла из комнаты. Хэл стал погружаться в сон, но был разбужен ее возвращением. Она стояла над ним со стаканом в руке.

– Хочешь глотнуть, Хэл? – спросила она.

– Великий Сигмен, ты что, не понимаешь? – Ярость, будто пружина, распрямила его тело, он сел. – Ты не поняла, с чего меня мутит? Я эту дрянь на дух не выношу, меня от нее выворачивает! И ты мне ее суешь? Да что за идиотка!

Глаза у Жанетты распахнулись, кровь отлила от лица, и губы казались красной лунной дорожкой на белом озере. Ее рука задрожала, из стакана плеснуло на пол.

– Но я… – задохнулась она, – я думала… ты сказал, что нормально себя чувствуешь. Поэтому… я думала, что ты хочешь лечь со мной.

Ярроу застонал, закрыл глаза, лег, стараясь максимально комфортно поместить свое усталое тело в кровати. О Сигмен, неужели эта девушка воспринимает все так… буквально? С ней придется повозиться, им предстоят долгие, да, очень долгие часы обучения. Не выдохнись он сейчас до последнего предела, его бы шокировало ее открытое предложение – совсем как Алая Жена в «Западном Талмуде» соблазняла Предтечу.

Но он не чувствовал себя шокированным. И более того, тихий внутренний голос нашептывал, что она лишь высказала посредством грубых и непроизносимых слов то, что он в сердце своем планировал все это время.

Да, но вслух!!!

Его мысли разлетелись от звона разбитого стакана, он резко сел.

Жанетта стояла с перекошенным лицом, красивые губы тряслись, слезы бежали из глаз. Рука у нее была пуста, а на стене расплылось мокрое пятно, с которого на пол скатывались капли.

– Я думала, ты любишь меня! – крикнула она.

Он глупо заморгал, не зная, что сказать. Жанетта резко повернулась и вышла из комнаты.

Слышно было, как она прошла в прихожую, громко рыдая. Не в силах выдержать этот звук, он вскочил и бросился вслед за ней. Ему говорили, что комнаты звуконепроницаемы, но кто знает? Вдруг ее услышат?

Но в любом случае что-то она в нем сдвинула, и это следовало вернуть на место.

Войдя в прихожую, он увидел, что ее лицо стало белым как лист бумаги – белым и невыразимо печальным. Какое-то время он постоял молча, желая что-то сказать, но не мог подобрать слова, потому что никогда раньше не сталкивался с такой задачей. Гавайские женщины плачут редко, и лишь тогда, когда никто их не видит.

Он очутился рядом, положил руку на ее нежное плечо.

– Жанетта!

Она быстро обернулась, припала черными волосами к его груди, и произнесла, борясь с рыданием:

– Мне показалось, что ты меня не любишь. Что за невыносимая мысль! После всего, что со мной было…

– Ну, Жанетта… я же не… я не хотел…

Он замолчал. Признаться ей в любви? Он никогда ни одной женщине не говорил, что любит ее, даже Мэри не удостоилась этой чести. И ему ни одна женщина такого не говорила. А эта женщина – здесь, на чужой планете, женщина, которую можно лишь наполовину посчитать человеком, уверена, что он принадлежит ей телом и душой?

Он заговорил тихим голосом, и слова текли свободно, потому что он цитировал «Нравственные лекции АТ-16»:

– …и все создания с правильными сердцами суть братья. Мужчина и женщина суть брат и сестра друг другу… любовь разлита повсюду, но любовь должна проявляться в высшей сфере… и мужчина, и женщина должны праведно презирать животное поведение как нечто такое, что Великий Разум, Космический Наблюдатель пока не нашел возможным исключить из эволюционного развития человека. И настанет время, когда дети будут производиться на свет лишь силой мысли. Пока же мы должны признать секс необходимым лишь одной причины ради: ради детей…

ШЛЕП!

В голове зазвенело, темнота брызнула роем искр.

Он не сразу сообразил, что Жанетта, широко размахнувшись, ударила его ладонью по щеке. Она стояла над ним с прищуренными зло глазами, красный рот кривится в гримасе негодования.

Жанетта резко повернулась и бросилась в спальню. Он растерянно поплелся следом… она лежала на кровати, рыдая.

– Жанетта, ты не понимаешь…

– Фуа тю фе фу!

Он не сразу понял, а когда понял, покраснел. И разозлился. Схватив за плечи, повернул ее лицом к себе.

И вдруг услышал собственные слова:

– Но ведь я люблю тебя, Жанетта! Люблю!

И сам удивился, как незнакомо прозвучал собственный голос. Определение любви, вернее то, что она понимала под любовью, было ему чуждо. Если прибегнуть к тактильным сравнениям – это было слишком… шершаво. Его следовало бы отполировать до шелковистой гладкости, – и он знал, что Жанетта на это способна. Здесь, в его объятиях, лежала та, чья природа, инстинкт и воспитание были полностью устремлены в сторону любви.