— Мамаша, а у тебя есть кто-нибудь в партизанах? — спросила Катица одну крестьянку, которая высыпала из передника несколько гранат, похожих на груши.

— А как же, детка, есть, — ответила она таким голосом, словно это было обязательно, чтобы из каждого дома был кто-нибудь в партизанах. — С вами два моих сына. Один большой человек, не знаю точно, но будто бы политрук или комиссар, не помню, как это у вас называется. Вот эти груши, это он оставил, на случай, если нападут немцы. Ну, когда нам сказали, что каждый должен сдать партизанам все оружие, я их и принесла, знаю, что они вам нужны.

— Спасибо вам, мамаша, нам как раз нужны гранаты, — сказала ей Катица.

В третьем взводе, который формировался, ее назначили политруком, поэтому дел у нее было больше, чем когда бы то ни было. В первую очередь она должна была позаботиться, чтобы у каждого нового бойца на шайкаче была звезда, нужно было прочитать им газеты, полученные от комиссара, рассказать о задачах партизанской борьбы, познакомить с дисциплиной. Забывая об усталости, она встречала молодых бойцов, разговаривала с ними и, чувствуя свое превосходство над этими забитыми людьми, которые даже не знали; почему партизаны носят пятиконечные звезды, улыбалась, отвечая на их ребяческие вопросы.

На ступеньках дома, где заночевала вторая рота, сидела Здравкица, кроила и пришивала красные звезды на белые шайкачи новых бойцов. Это была очень приятная для нее работа, в ее сумке всегда лежал кусок красного шелка от немецкого парашюта. Перед ней в строю строго стояли бойцы и, вытянув шеи, глядели на девушку.

— Ты бы и мне, товарищ, вышила серп и молот, — сказал, ей один из бойцов в новом суконном гуне и в каракулевой папахе, щегольски надвинутой на одно ухо.

— Получишь серп и молот, когда заслужишь в бою, — не глядя на парня, ответила Здравкица.

— Если бы я знал, что эти вещи здесь так дороги, я бы из дому принес… Остались у меня в кладовке десять серпов да десять молотков… Товарищ, если это не тайна, скажите, а за что вы получили серп и молот? — спросил ее юноша. — И кто вам их дал, командир или комиссар?

— Когда получите, тогда узнаете, за что дают, — не поднимая глаз, проговорила Здравкица, притворяясь, что не поняла его вопроса, и прибавила: — Спроси вон того товарища, который сидит у забора, кто ему дал, — и она показала на Мрконича.

— Да мужчине, вероятно, труднее заслужить… — он не успел закончить свою мысль, как парни зашикали на него.

— Отстань, босяк, ты не на посиделках, — сказал ему один из бойцов. — Вот вернешься в свое Закопанье, там и приставай к своим девчонкам.

— А что, партизанок уже и тронуть нельзя?

— Молчи, дурак, не срамись.

— А что мне молчать, раз я втюрился в эту девушку.

— А мне кажется, что ты сам в себя втюрился, — бросил ему кто-то из бойцов.

Новички засмеялись. Смеялась и Здравкица, только щеки у нее покраснели. Теперь она казалась похожей на шестнадцатилетнего крестьянского подростка. Из-под шайкачи выбилась прядь волос, упала на лоб и закрыла пол глаза. Ей хотелось сразу же оценить каждого: «Вот у этого в шляпе небось дома осталось человек десять детишек, какой оборванный, бедняга. Он будет хорошим бойцом. Серьезный, видно. Только очень тощий, голодал небось больше, чем мы в партизанах… А этот девушкам нравится, вон как у него глаза поблескивают. Мог бы носить два пулемета… Вот этот, с белой сумкой, — трус, перед каждым лебезит. У него, видать, совесть не очень-то чиста, ишь, как подлизывается к старым бойцам… Даже к Мрконичу подмазывается. Два сапога — пара…»

Здравкица недолюбливала Мрконича, она одна голосовала против него, когда скоевцы несколько дней назад доставили вопрос о приеме его в организацию. Почему она подняла руку против, ей и самой было неясно, она не смогла ответить на вопрос комиссара.

— Я думаю, как бы это вам сказать, что он еще зелен, не дорос до СКОЮ, — говорила Здравкица на собрании. — Есть бойцы постарше, заслуг у них побольше, а они еще не в СКОЮ.

— Я видел его только в одном бою, — не дал ей договорить Ристич, — и скажу вам, что Мрконич человек храбрый. Если кто-нибудь о нем что плохое знает, пусть скажет. Нас никто не торопит, подождем немного, посмотрим, кто чего стоит.

— Не нравится он мне, — отрезала она, как ножом.

— Вот несчастные мужчины, если они не нравятся девушкам, — пошутил комиссар.

— Да ведь не можем мы принимать в СКОЮ только тех товарищей, которые тебе, товарищ, нравятся, — ядовито заметил Звонара.

А то, что скоевцы не посчитались с ее мнением, решили все-таки пригласить Мрконича на следующее собрание и принять его в Союз Молодежи, еще больше восстановило Здравкицу против него. Даже Стева, секретарь партячейки, не хотел ее понять. Она ловила момент, чтобы поговорить с ним наедине, но политрук носился, как волчок, ни минуты не сидел без дела, а с новым пополнением и поесть как следует времени не было.

Вот и сейчас Стева тоже куда-то спешил. Здравка встала и пошла ему навстречу.

— Стева, я хотела сказать тебе одну важную…

— Отстань ты от меня, — оборвал он ее, но, встретив сердитый взгляд, уже мягче добавил: — Некогда мне. Погоди немного.

Он промчался мимо нее, как ветер, подбежал к Мрконичу, который дремал у высокого забора, надвинув на глаза шапку и втянув голову в широкий воротник немецкой шинели.

— Вставай и иди со мной, — крикнул в бешенстве политрук на бойца, — развалился здесь, как корова. — И сквозь стиснутые зубы процедил: — Пес усташский.