У Мрконича подогнулись ноги. В глазах потемнело, тело сковал холод.

— Нет, нет, это не я, — прошептал он и почувствовал, как у него застучали зубы. Терзаясь в мучениях, он думал: «Разве только я один резал? Мне приказывали. Я был молод, поддался. Ну, хорошо, я служил усташам, но теперь я с вами. Сколько народу было с усташами, а теперь воюют за партизан…»

— Простите меня, — последнюю мысль произнес он вслух, и, когда она сорвалась с губ, понял, что сам выдал себя и что у него уже нет оружия, которым он мог бы защищаться.

— Замолчи, пес вонючий! — гаркнул комиссар. — И ты еще смеешь просить пощады.

Мрконич дернулся, словно от удара.

— Хорошо, хорошо, только ты мне все расскажи, — так же спокойно произнес Павлович. — Я имею право гарантировать тебе жизнь. Я тоже не очень верю, что это ты на фотографии, и, если все-таки это ты, что поделаешь, чего только не бывает в нашей жизни. Гражданская война. Вот твой командир роты, у него брат в четниках, а мы ему ничего не делаем. А сколько людей бежали от четников, и мы их принимаем, даем возможность искупить свои грехи. Так и тебе дадим возможность, если ты во всем честно признаешься. — В мягких словах командира Мрконичу послышалась какая-то товарищеская любовь, от волнения он не почувствовал, что кроется за этими словами, да и не мог почувствовать, потому что глаза его были полны слез, а в ушах раздавался какой-то шум.

— Только вы меня пощадите, — пробормотал он, — я все скажу. Я вам верю, я сам пришел в партизаны, сам понял, что совершил ужасную ошибку. — И он, давясь слюной и чуть ли не после каждого слова прося пощады, стал рассказывать все, что было.

Ристич ходил по комнате, а командир, опираясь локтями о длинный деревенский стол, внимательно его слушал.

— Когда я сбежал от усташей…

— Погоди, а это все правда, что ты сейчас мне рассказал? — Павлович вскочил со стула и впился взглядом в Мрконича.

— Клянусь, я ничего не солгал.

— И ты осмеливаешься после всего этого просить пощады? — закричал командир так, что проснулись и вскочили связные, которые спали здесь же в комнате на подостланной соломе. — Да я бы тебя своими руками повесил. Я сам тебя завтра расстреляю. Марш отсюда, вон с глаз моих, усташская сволочь!

Мрконич не шевелился, стоял как прикованный. Ноги налились свинцом. Прикусив окровавленную нижнюю губу, он понял, как просто его провели, и громко заплакал.

— Чего вы дожидаетесь? — прикрикнул командир на конвойного. — Гоните его отсюда.

Кривя лицо от боли, Мрконич медленно двинулся к двери. В комнате наступила тишина. Связные, проснувшиеся от крика командира, лежали и курили. Ристич все ходил вдоль длинного стола, каждый раз ударяясь об его края, а командир батальона, запустив пальцы в свои длинные волосы, сидел за столом и что-то бормотал, как в бреду. И кто знает, сколько продолжалось бы это неловкое молчание, если бы не открылась дверь и на пороге не показался Космаец в сопровождении незнакомого худого крестьянина… Командир роты был весь в поту, комкал в руках шайкачу, а волосы мокрыми прядями падали ему на лоб. Одна пистолетная кобура была расстегнута, а за другую зацепилась солома со жнивья, вырванная с корнями из земли.

— Вот тебе самый главный командир, — выдохнул Космаец и устало свалился на лавку у двери, — рассказывай ему, зачем ты сюда пришел и вообще все, что знаешь.

— Погоди, где ты нашел этого человека? — спросил командир Космайца и, почувствовав, что дело важное, встал из-за стола.

— Он сам все расскажет… Найдется у вас немножко воды? — спросил Космаец, увидев голубое ведро на низком стуле в углу комнаты, и подошел к нему. Он пил долго, словно не видел воды с тех пор, как началась война.

— …Комбинированный отряд готовится напасть на вас на заре, — так же, как Космайцу, повторил крестьянин, будто выучил эту фразу наизусть. — У них около двух тысяч винтовок. И меня председатель послал сообщить вам… я могу вас провести, если вы решите атаковать. Я знаю, где у них нет охранения…

Командир снял ремень, который висел на стене, затянулся и застегнул все пуговицы, точно собирался идти к генералу.

— Товарищи, тревога! — крикнул он своим штабным и повернулся к Космайцу: — Готовь роту. Товарища возьми проводником. Связные! Вот, дьяволы, спят, как медведи… Тревога, бегом марш в роты, тревога!

Деревенские собаки, как и их хозяева, спали непробудным глубоким сном, поэтому никто не заметил, как вышла из села «эта огромная армия» и в каком направлений она двинулась. Роты поднимались и готовились к маршу в строжайшей тишине, незаметно отводили сторожевые охранения и снимали аванпосты и часовых.

Быстро опустело село, на ночлеге остались только обоз и санчасть да несколько одиночек, усыпленных теплыми объятиями истосковавшихся молодых деревенских вдов и жен четников.