На нем была лишь рубашка с короткими рукавами, и Космаец почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Пала роса. Листья стали влажными и запахли еще сильнее. В долинах струился и гудел воздух, горы как-то странно вздыхали, словно перекатывались морские волны. Катица вспомнила свое Приморье, далекую каменистую Далмацию. Она выходила в море с рыбаками. Прекрасное и счастливое это было время! Бурные волны с белыми гребешками, вокруг парусников все воет и клокочет, мачты сгибаются, скрипят, вот-вот готовы сломаться, барка мечется из стороны в сторону, и черное море мчит ее в бездну. Как это было прекрасно и где теперь все это? Где белые парусники Адриатики, рыбацкие барки, желтоватые искры маяка, которые спасают людей от верной смерти. Словно перистые облака, что летят над горами, проходила перед девушкой ее жизнь, полная мук и тоски, но все же сладкая и дорогая.

Поцелуй Космайца возвратил ее к действительности. Без слов она еще теснее прижалась к его плечу. Она знала, что они потеряли дорогу, но молчала, была уверена, что выберутся из этого густого леса, с петлявшими по нему тропинками, хотя все они походили одна на другую.

— Знаешь, что мне сейчас показалось? — спросила Катица, когда они очутились на небольшой полянке, окруженной высокими деревьями. — Мне почудилось, что нет ни войны, ни смерти, весь мир успокоился, а мы с тобой вышли на прогулку, и теперь нам пора возвращаться домой.

— И правда, смотри, мы дома, — Космаец печально взглянул на горы. — Вот наш дом — горы да лес.

Он посмотрел на луну, висящую над их головами, и, обняв Катицу за плечи, почувствовал ее всю: крепкое тело, прерывистое дыхание, влажные губы, крепкие объятия. Застывшим взглядом смотрел он ей в лицо, ее глаза были перед его глазами, маленькие, чуть прищуренные, влажные, как капли росы, блестевшей в лунном свете.

Они долго лежали на поляне в густой траве, пахнущей эдельвейсами. Лиловатая тьма повисла между деревьями. Тени становились все длиннее. Луна пряталась за острые вершины. Где-то щебетали птицы, внизу журчал поток, будто пел колыбельную.

Катица удобно положила голову на плечо Космайца и широко открытыми глазами смотрела в темноту.

— Эта ночь не забудется. Обещай мне, — шепотом заговорила девушка, словно боясь, что их подслушают. — Вспоминай ее, как и ту ночь, когда ты впервые поцеловал меня. Еще больше вспоминай. Я хочу, чтобы каждый раз, когда стемнеет, ты думал обо мне и об этой ночи.

Он еще раз крепко поцеловал ее между бровей.

— И в этой трудной жизни выпадают минуты радости и счастья. Ты мое счастье, — глядя, как и Катица, куда-то вдаль, ответил Космаец. — Ты светлый луч, что освещает дорогу в жизни.

— Ты меня никогда не забудешь?

— А ты в этом сомневаешься?

— Нет, не сомневаюсь, но ты ведь знаешь, война, — она опустила длинные ресницы и закрыла глаза. — Да, этого, не надо было, нет… Я полюбила тебя еще в тот день, когда мы впервые встретились на Динаре…

Космаец перенесся в трудную осеннюю ночь сорок второго года. Батальон отходил через Динарские Альпы. В горах дул сильный ветер и гнал снег. Трещали от холода деревья, ломались обледеневшие ветки, преграждали дорогу. На одном из склонов батальон встретился с группой далматинских партизан — голодные и усталые, они едва держались на ногах. С ними была и Катица с легким ручным пулеметом за спиной, в итальянской шинели до колен, в тяжелых немецких башмаках на босу ногу. Она вся дрожала от холода, зубы у нее стучали.

— Возьми пулемет у этого ребенка, — приказал Космайцу командир роты, увидев девушку. — Гляди, сейчас упадет.

Космаец только что вернулся из госпиталя после тяжелого ранения и шел налегке с одним только английским автоматом. Он, как было приказано, да это был и его долг, подошел к Катице и протянул руку к пулемету.

— Не трогай, — заносчиво сказала она и оттолкнула его руку. — Мне не нужны опекуны.

— Смотри, какая злючка.

— Берегись, Космаец, укусит! — крикнул кто-то из колонны.

— Не трогай меня, попадет!

— Ой, горе мое, а я-то удивлялся, откуда на Динаре столько битых фашистов. Так это, верно, ты, другарица, их уложила? — съязвил Космаец.

От этой перепалки стало даже вроде немного теплее. Только Катица обиженно замолчала. Космаец шел с ней рядом, подняв воротник шинели, наклонясь в сторону девушки.

— Ну, другарица, нехорошо так, тут столько мужчин, а ты сама тащишь пулемет, — проговорил Космаец, когда бойцы ушли вперед.

— Отстань от меня, — помолчав, сказала она. — Хочешь мне услужить, возьми сумку с патронами. Помощник у меня погиб сегодня утром, так я плечи стерла этими сумками. — Застывшими руками она сняла две сумки, бросила их Космайцу и приказала строго, как комиссар роты: — И не смей отходить от меня. Начнется бой, где я тебя искать буду.

К вечеру батальон оказался где-то в тесной долинке, через которую проходило асфальтированное шоссе, а немного подальше в стороне убегала в лес железная дорога. Пришел приказ, и бойцы залегли в засаде между шоссе и железной дорогой. Ждали какой-то немецкий товарный поезд, который вез снаряжение для группы войск, окруженной партизанами в Боснии. Ветер гнал с Шатора [23] снег и дождь. Катица в мокрой шинели и в башмаках, полных воды и снега, лежала у скалы, ежилась от холода, не мигая смотрела на дорогу и закоченевшими руками смахивала слезы.