– - Погляди, не отломали сызнова пальчик у плакальщицы?
– - спросила одна, и вторая, со всей серьезностью ответив: "Сейчас погляжу", засеменила к стоявшей у входа древней фигуре женщины, воздевшей руки горе.

– - На месте пока!

– - Ну и слава Богу.

Хранительницы казались столь же древними, как эта статуя. Егор улыбнулся, и вдруг из-за стенда вышла Юлия.

– - Кто же ей палец ломал?
– - встревоженно спросила она.

– - Да мало ль кто?
– - обрадовались хранительницы возможности поговорить.-- Шел какой-нито шалопай да схватился. Спаси Бог, что реставраторша у нас мастеровитая, и не углядите, пожалуй, который пальчик был отломанный.

Юлия приглядывалась к руке плакальщицы. Егор не сдержал любопытства и тоже подошел.

– - Я не вижу,-- призналась Юлия.-- А вы?

– - И я не вижу...

– - Вот же, вот,-- шепотом подсказала одна старушка, с мягким седым узелком на затылке, а вторая, коротко стриженная, с гребенкой в сивых волосах, торжественно провозгласила:

– - Указательный на левой руке!

– - Даже не заметно!
– - горячо сказала Юлия.

– - Абсолютно,-- согласился Егор. Похоже, старушки были польщены.

– - А во втором этаже статуя Венеры стоит, так ей третьего дни кто-то яблочко в руку положил!
– - сообщила седенькая хранительница.

– - Неужели?
– - почему-то обрадовалась Юлия. Вторая тоже не осталась в стороне:

– - А в зале XVII века деревянный старец (она произнесла это слово с ударением на "е") стоит с протянутой рукой. И каждый вечер после закрытия у него из ладони копеечки вынимают. Кто ни пройдет, всяк подаст Христа ради.

Юлия покачала головой. Ее глаза светились, сияла улыбка. И Егор улыбнулся в ответ -- впервые в жизни улыбнулся ей!
– - и растерялся от этого, и сказал:

– - До чего же тут хорошо!

Мягкий свет лился с потолка и белых стен.

– - Конечно, -- гордо сказали хранительницы,-- тут ведь Красота.

– - Господи, как чудесно здесь работать, правда? Годы уходят, а Красота остается,-- задумчиво молвила Юлия.

– - А вы как выйдете на пенсию, так и приходите к нам служить, -- очень серьезно предложила та, что с гребенкой.

– - Да, на пару и приходите, -- ласково сказала другая, глядя то на Егора, то на Юлию...

...Сегодня ночью они вспоминали об этом, и Юлия сказала:

– - Ты весь светился тогда, и волосы, и глаза, и улыбка твоя светилась!

Да. Но почему они тогда ничего не сказали друг другу? А теперь поздно! Да и не нужно.

Егор почувствовал, что вот сейчас тоже уткнется лицом в ладони, как Наташа... Хотя нет, она уже не плакала, а о чем-то тихо рассказывала Антонову. И тот вдруг выпалил:

– - Нет, это невыносимо! Егор, неужели у вас здесь нет никакого средства, среди всех этих трав?

– - Чего?
– - не понял Егор.

– - Приворотного зелья!
– - отчеканил Антонов.-- Неужели мы так и будем стоять и смотреть на это удручающее зрелище?
– - Он кивнул на Наташу, в глазах которой опять собрались слезы.-- Вот это не подойдет?
– - склонился он к высокому синецветному журавельнику.

– - Нет, это герань луговая. От колотья, ломоты в костях, икоты пользовали ею, даже голову мыли от глухоты, а вот присушка... нет, нужен хотя бы девясил,-- ласково коснулся Егор желтого лохматого венчика.

– - Ну?!
– - настаивал Антонов.

– - Я могу приготовить,-- растерялся Егор,-- но ведь это в любом случае должен выпить Иван.

– - Действительно!
– - озадачился - Антонов.-- Я как-то забыл. А заговор? Выйду не благословись, встану не перекрестясь... Подождите, сейчас вспомню.-- Он нахмурился, но тут же лицо его прояснилось.-- Ну, Егор! Вы должны знать! У вас память лучше моей!

– - Да,-- просто сказал Егор.-- Я знаю. Иди сюда, Наташа. Он подвел девушку к окну.-- Смотри на восток -- и повторяй за мной...

На море, на Окияне, на острове Буяне, есть бел-горюч камень Алатырь, никем не ведомый; на этом камне сидят тридцать три тоски. Мечутся тоски, кидаются тоски и бросаются тоски через все пути, и дороги, и перепутья. Мечитесь, тоски, кидайтесь, тоски, бросайтесь, тоски, в буйную голову рабы Божьей...

О Господи!.. Но, кажется, никто ничего не заметил, Наташа говорила все как нужно:

– - ...в буйную голову раба Божьего Ивана, в лик, в ясные очи, в сахарные уста, в ретивое сердце, в ум и разум, в волю и хотение, во все его тело белое, во всю кровь горячую, в семьдесят семь суставов, жилочек и поджилочек, чтоб он тосковал-горевал по мне, нигде без меня, рабы Божьей Натальи, пробыть не мог, как рыба без воды. Думал бы обо мне -- не задумал, спал бы -- не заспал, ел -- не заел, пил -- не запил, чтобы я ему казалась милее свету белого, милее солнца пресветлого, милее луны прекрасной, во всякий день, во всякий час, во всякое время: на молоду, под полн, на перекрое и на исходе месяца...