Он раздвинул широкие стеклянные двери и вышел на балкон. Здесь тоже многое изменилось. Пол был застелен ковровым покрытием, а сам Ту сидел в легком шезлонге, вытянув перед собой парализованные ноги. Его инвалидное кресло отсутствовало.

Услышав шаги за спиной, Ту повернул голову: глаза его закрывали зеркальные солнцезащитные очки, он был одет в темно-зеленую майку с короткими рукавами и голубые джинсы. Увидев брата, он широко улыбнулся:

– Ким! Как я рад тебя видеть!

У него был очень низкий и сиплый голос – естественный для человека, во время войны постоянно дышавшего дымом.

Ким подошел к ограждению балкона: вдали виднелись жилые кварталы Уинслоу – чертовски симпатичное место, в который раз восхитился Ким.

– С тех пор, как я последний раз был у тебя, здесь многое изменилось.

– Тебе надо просто чаще приезжать, – усмехнулся Ту. – Я знаю, сюрпризов ты не любишь, но очень уж не хотелось писать письмо. Я решил, что будет лучше, если ты увидишь ее собственными глазами.

Ким обратил внимание, что брат отпустил волосы: черные и густые, как волчья шерсть, они почти доходили до плеч. От этого он казался значительно моложе.

– Я никогда не пытаюсь предвосхитить события, – заметил Ким, – поэтому, когда они происходят, не вижу в них ничего удивительного.

Эмма внесла на балкон черный эмалированный поднос с розовым фарфоровым чайником и одной пиалой:

– Дайте чаю немного настояться, – улыбнулась она, протянула Ту высокий запотевший бокал и ушла в комнату.

– Где ты с ней познакомился?

– На причале, – Ту, откинув голову, пригубил напиток, – у меня возникли проблемы с швартовочным тросом. Она мне помогла.

– Она тебе помогла?

– Да. Это что, преступление?

– А раньше ты ее там видел?

– Если бы видел, думаю, что обратил бы внимание, – Ту покосился на брата, – а ты разве нет?

– Я помню всех, кто попадает в поле моего зрения, – в голосе Кима чувствовалось легкое напряжение.

– Не совсем в твоем вкусе, верно, Ким?

– У нее переизбыток прелестей.

– О да! И мозгов тоже. Тебе нравятся женщины, вес которых не превышает ста фунтов, они должны находиться в трех шагах позади тебя, склонив при этом голову.

– Надо навести о ней справки.

– Не будь таким подозрительным, Ким! Зловещая тень легла не на все события в нашей жизни.

– Что ты пьешь? – вдруг спросил Ким.

– «Перье», – Ту протянул ему свой стакан. – Хочешь убедиться? На, понюхай.

Ким отвернулся, в глади залива отражалось полуденное солнце.

– Я больше не пью, – тихо сказал Ту. – Во всяком случае, это не то, что было раньше: иногда немного ликера или шампанского, да и то по случаю какого-нибудь события, – он сел совсем прямо. – Я больше никогда не буду пить...

– Ты не делаешь очень многих вещей, без которых раньше не мог обходиться, – Ким налил себе чаю, – ты больше не пьешь свой любимый черный китайский чай, ты одеваешься как американец, ты говоришь как американец, ты живешь с американкой. Ты отказался от наших традиций. О своей семье ты тоже больше не думаешь?

– Я тебе скажу, Ким, чего я больше не делаю, – Ту побледнел. – Я больше не просыпаюсь среди ночи в холодном поту, я больше не думаю сутками напролет о том, что было бы, если бы горящая балка не переломала мне ноги, я больше не рву на себе волосы и не сокрушаюсь, что не погиб в ту ночь, я больше не бегу от действительности, напиваясь каждый вечер до полусмерти. Я еще кое-что скажу тебе, братец: за это я должен благодарить Эмму. Сейчас я счастлив, я думаю о сегодняшнем дне, и он меня вполне устраивает. А иногда, пока еще очень редко, я ловлю себя на том, что начинаю задумываться о будущем. Этим я не занимался с двенадцати лет. Мы ставим парус и выходим в море, мы ловим рыбу, гуляем. Мы даже занимаемся любовью. Мы проводим время точно так же, как все нормальные влюбленные.

Глаза Ту блеснули, он в упор посмотрел на брата:

– А теперь скажи, что все это не одобряешь.

– Я не одобряю, – Ким медленно и тщательно подбирал слова, – твой отказ от всего того, что делает нас уникальными в этом мире. Погляди на себя – дизайнерские джинсы, модная майка, минеральная вода «перье». Великий Будда! Ты так американизировался, что даже родная мать тебя не узнала бы!

– Но я счастлив, – Ту наклонился вперед, – я счастлив, Ким, а вот ты – нет. Взгляни правде в глаза. Ты динозавр. Ты и тебе подобные, вы пережили то время, когда могли приносить пользу. Ты не понимаешь этого, но я наконец стал свободным. Я освободился от прошлого, от вечного чувства вины, которое по-прежнему давит на тебя свинцовой гирей.

– А как же месть? Все те бесконечные дни и ночи в Пномпене, когда мы выслеживали убийцу нашей семьи? Не говоря уж о тех силах и средствах, которые я угробил для того, чтобы механизм нашей мести наконец-то пришел в действие?

– Это путь смерти, – спокойно возразил Ту, – неужели ты этого не понимаешь? Мы живем не для того, чтобы мстить.

– А что ты скажешь о чести? – прищурился Ким. – О ней мы тоже забудем? Одним взмахом руки сотрем понятие, которое на протяжении веков составляло суть нашего народа? Мы в долгу перед нашей семьей, души наших близких не могут обрести покой.