— Обязательно, Томас. Хорошо, что мы поговорили.

— Я должен убраться из Оксфорда. — Он все сильнее сжимал мою руку. — Если б только я мог попасть в Лондон и там начать новую жизнь! Вы скажете сэру Филипу? Ведь достаточно его слова, чтобы передо мной открылась новая жизнь, а я поклянусь в верности и ему, и графу до гроба.

— Я сделаю для вас все, что смогу. — Я говорил искренне, хотя и понимал, что парень рассказал мне далеко не все. — И займитесь этой раной на запястье.

Он слегка поклонился, проскользнул в ворота и побежал чистить башмаки своего хозяина.

Дождь косо поливал двор, и казалось, конца ему не будет. Небо сделалось гораздо темнее, чем в тот час, когда я вышел на улицу. Я посмотрел на узкое окошко в вершине башни и содрогнулся при мысли, что окровавленный труп Ковердейла так и висит там на железной скобе, пронзенный стрелами. Насмешка? Чудовищная пародия? Десяток стрел, торчащих из живота и груди…

Однажды в Риме я наведался в базилику Сан-Себастьяно Фуори Ле Мура. Внизу, в катакомбах, хранятся мощи святого, и там же висит огромная икона: мученический лик, стрелы, усеявшие тело густо, как иглы дикобраза. Тогда это показалось мне преувеличенно неправдоподобным, как аляповатая декорация какого-то спектакля; теперь точно такое же впечатление производило убийство Джеймса Ковердейла. Мрачная сцена более походила на розыгрыш, тщательно продуманную изуверскую шутку. Я даже не поверил окончательно, что он мертв, пока не увидел перерезанное горло. Теперь я вдруг припомнил одну фразу из цитированного ректором Фокса: «Его же воины». Себастьян, капитан преторианской гвардии, был расстрелян собственными воинами по приказу императора Диоклетиана. Учел ли убийца и это? Был ли Джеймс Ковердейл убит человеком, которого считал своим союзником? И в чем союзником? Кем он сам был в этом запутанном деле?

Только я сделал шаг от арки внутрь двора, как из противоположной арки появился ректор, следом за ним шел Слайхерст. Оба надвинули капюшоны на лицо и спешили ко мне. Ректор издали махал обеими руками, чтобы я присоединился к ним. Укрывшись под аркой от дождя, он придвинулся ко мне поближе, чтобы не подслушали студенты, тоже набившиеся сюда.

— Сегодня утром вы видели мою дочь в привратницкой, Бруно? — спросил меня Андерхилл.

— Да, она ждала свою мать, чтобы вместе пойти в город. — Я отметил, как взволнован голос ректора.

— Вы видели, как она уходила из привратницкой?

— Нет. Явился мастер Слайхерст с этим ужасным известием, и я побежал за вами.

— Значит, она… — Андерхилл в растерянности покачал головой. — Ладно, не важно. Она всегда была непокорной, рано или поздно она вернется.

— Что случилось? — всполошился я.

— Когда моя жена пришла в привратницкую, Софии там уже не было, — ответил ректор, оглядывая двор так, словно думал, что она в любой момент может появиться. — Маргарет сочла, что София не дождалась ее и одна пошла к тем знакомым, к которым они собирались. Она поспешила за дочерью, но, когда пришла, выяснилось, что там Софию никто не видел. Маргарет сильно тревожится, как всегда, но я склонен думать, что София решила пройтись, никого не предупредив, — она все время жалуется, что заперта здесь, будто в тюрьме, и требует предоставить ей свободу целыми днями бродить по лугам и полям за городом, как в те времена, когда она гуляла с братом. Но ведь то было другое дело. Ей придется усвоить манеры, подобающие девице, хочет она того или не хочет. — Лицо ректора омрачилось, он вновь оглянулся по сторонам, в явной растерянности; как будто ждал, что страшные события этого дня сами по себе исчезнут, изгладятся.

— Вряд ли она отправилась гулять в такую погоду, — возразил я.

Я старался говорить спокойно, чтобы не выдать своего страха; ведь еще накануне София говорила мне, что ей грозит опасность, а только что ее слова подтвердил Томас Аллен. И вот она пропала. Только бы ректор оказался прав! Но ведь он сам встревожен и пытается себя успокоить. Все его мысли были поглощены убийством Ковердейла и судьбой колледжа, а тут еще тревога за дочь.

— Да-да, я уверен, она вернется к обеду. — Он как-то неопределенно помахал рукой. — Сейчас мастер Слайхерст отнесет от меня записку коронеру, а я должен готовиться к выступлению. Время не терпит. — Он взглянул на меня и тяжело вздохнул. За последний час этот упрямый человек состарился на добрый десяток лет. — Я буду у себя в кабинете, доктор Бруно. Мы поговорим позже. Прошу вас к полудню в зал на обед. Там я объявлю о трагедии. Было бы желательно, чтобы вы в точности знали, что я сообщу членам колледжа, чтобы не рассказывали потом никаких подробностей кроме тех, которые я сочту уместным им поведать. Необходимо пресечь сплетни.

Я поклонился, выражая полное согласие.

— Было бы также желательно, ректор, чтобы вы никому не сообщали о вашем поручении мне расследовать обстоятельства дела, — негромко посоветовал я. — Многие предпочтут скрыть от меня информацию, если проведают, что я добываю ее для вас.

— Разумеется. Ведите дело, как знаете, доктор Бруно, а я ни словом не проговорюсь о вашем участии. Но узнайте, кто совершил это злодеяние — эти злодеяния, — поправился он, — и любая награда, какую в состоянии выделить колледж, ваша. Если, конечно, я все еще буду занимать должность ректора, — мрачно добавил он, отвернулся и пошел к себе.

Колокол, сзывавший к обеду, еще звонил неумолчно, а члены колледжа и студенты уже спешили в зал, торопливые и напуганные. Казалось, искры потрескивают в воздухе, как перед бурей. А дождь бил и бил в окна с такой силой, что даже говорить приходилось довольно громко, иначе сосед не расслышал бы соседа.

К своему неудовольствию я обнаружил, что место мне отвели за ректорским столом, где сидели старшие члены колледжа. Я сел между Ричардом Годвином, библиотекарем, и Слайхерстом, который покосился на меня с неприкрытой злобой — совсем не рад был видеть меня среди своих коллег. Господи, подумал я, да ведь меня посадили на место покойника.

Главный стол возвышался на небольшом помосте, откуда я мог видеть весь обеденный зал. Это было красивое помещение с белеными стенами, завешанными французскими гобеленами (прошлый век, отметил я, тонкая, высоко ценимая работа).

Посреди зала был камин, дым от которого уходил в восьмиугольную вытяжную решетку, вмонтированную в высокий потолок; балки возле нее закоптились до черноты. По обе стороны камина вдоль окон стояли длинные столы, за которыми теснились на скамейках студенты и младшие члены колледжа. Они то и дело переглядывались и перешептывались, удивляясь мрачному лицу ректора.