Надежда тут же и угасла, ибо в Дун Карике царили неопределенность и хаос. Исса до сих пор не вернулся; деревушка под холмом была битком набита беженцами, что пустились в путь, напуганные молвой, при том что никто из них в глаза не видел живого сакса. Беженцы пригнали с собой коров, овец, коз и свиней, и все они стекались к Дун Карику — под иллюзорную защиту моих копейщиков. С помощью слуг и рабов я распустил новые слухи: Артур, дескать, будет отступать на запад в области, граничащие с Керновом, а я-де надумал отобрать у беженцев стада и отары, чтобы обеспечить провиантом своих людей. Этих ложных пересудов оказалось достаточно, чтобы большинство семей стронулись с места и зашагали на запад, к далекой границе Кернова. Там, среди бескрайних болот, они окажутся в относительной безопасности, и при этом их коровы и овцы не запрудят дороги к Кориниуму. Если бы я просто-напросто приказал им идти к Кернову, недоверчивые селяне тут же заподозрили бы неладное и задержались проверить, не дурачу ли я их.

Исса не приехал и к ночи. Я не то чтобы забеспокоился — ведь до Дурноварии было неблизко и дорогу наверняка заполонили беженцы. Отужинали мы в доме, и Пирлиг спел нам о великой победе Утера над саксами у Кар Идерна. Как только отзвучали последние слова, я бросил Пирлигу золотую монету и заметил, что слышал некогда, как песню эту поет Кинир Гвентский. Пирлиг был потрясен.

— Кинир был величайшим из бардов, — с легкой завистью промолвил он, — хотя иные говорят, будто Амайгрину Гвинеддскому Кинир уступал. Скорблю я, что не довелось мне услышать ни того ни другого.

— Брат рассказывал, будто в Повисе есть ныне бард еще более великий, — вмешалась Кайнвин. — И тоже еще совсем юн.

— Кто таков? — разом насторожился Пирлиг, почуяв нежеланного соперника.

— Имя ему Талиесин, — откликнулась Кайнвин.

— Талиесин! — повторила Гвиневера. Имя ей явно понравилось. Означало оно «сияющее чело».

— В жизни о нем не слыхивал, — холодно отозвался Пирлиг.

— Вот разобьем саксов и потребуем с этого Талиесина песнь в честь победы, — усмехнулся я. — И от тебя тоже, Пирлиг, — поспешил я добавить.

— Я однажды слыхала, как поет Амайгрин, — промолвила Гвиневера.

— Правда, госпожа? — благоговейно охнул Пирлиг.

— Я еще совсем ребенком была, — рассказала она, — но помню, он умел издавать этакий глухой рокот. Просто мороз по коже. Глаза расширит, наберет в грудь побольше воздуха — и заревет как бык.

— А, старый стиль, — презрительно отмахнулся Пирлиг. — В наши дни, госпожа, мы взыскуем скорее гармонии слов, нежели просто силы звука.

— А важно и то и другое, — резко парировала Гвиневера. — Ни минуты не сомневаюсь, что этот Талиесин — мастер старого стиля, равно как и в стихосложении искушен, но как можно завладеть вниманием слушателей, если ты не в силах предложить ничего, кроме бойкого ритма? Надо, чтобы у людей кровь в жилах стыла, надо заставить их рыдать и смеяться!

— Шум производить любой человек может, госпожа, — вступился за свое ремесло Пирлиг, — но на то, чтобы вдохнуть в слова гармонию, требуется мастер воистину искусный.

— И очень скоро понимать всю прихотливую сложность гармонии смогут лишь другие искусные мастера и никто больше, — возразила Гвиневера, — а тебе, чтобы произвести впечатление на собратьев-поэтов, придется слагать напевы еще более мудреные. Но ты забываешь, что за пределами ремесла никто ни малейшего представления не имеет, что ты такое делаешь. Бард поет барду, а мы все гадаем, о чем весь этот шум. Твоя задача, Пирлиг, сохранить истории людей живыми, а высокопарная утонченность тут неуместна.

— Ты же не ждешь от нас вульгарности, госпожа! — воскликнул Пирлиг и в знак протеста ударил по струнам из конского волоса.

— Я жду, что с вульгарными вы будете грубы и тонки с теми, кто поумнее, — отозвалась Гвиневера, — причем, заметь, одновременно, но если ты умеешь только умничать, тогда люди останутся без историй, а если умеешь только вульгарничать, тогда никакие лорды и леди не одарят тебя золотом.

— Разве что вульгарные лорды, — лукаво подсказала Кайнвин.

Гвиневера обернулась ко мне: ее, конечно, так и тянуло поддеть меня, но она вовремя опомнилась — и рассмеялась.

— Будь у меня золото, Пирлиг, — проговорила она, — я бы вознаградила тебя по достоинству, ибо поешь ты дивно, но, увы, золота у меня нет.

— Твоя похвала — сама по себе высокая награда, о госпожа, — промолвил Пирлиг.

Присутствие Гвиневеры несказанно озадачило моих копейщиков: весь вечер мужчины то и дело сбивались в группки и потрясенно пялились на нее. Она же словно не замечала любопытных взглядов. Кайнвин приветствовала ее, не выказав ни малейшего удивления, а умница Гвиневера не преминула обласкать моих дочерей, так что теперь Морвенна и Серена спали на земле у нее под боком. Высокая рыжеволосая красавица с репутацией под стать внешности завораживала девочек, — равно как и копейщиков. А сама Гвиневера была просто счастлива, что она здесь, с нами. Столов и стульев в доме не было, только устланный тростником пол, да шерстяные ковры, но она, устроившись у очага, играючи подчиняла себе весь зал. В глазах ее пылало яростное неистовство — не подступишься; каскад спутанных рыжих волос ошеломлял — не опомнишься, а заразительная радость освобожденной пленницы передавалась всем вокруг.

— Как долго она пробудет на свободе? — полюбопытствовала у меня Кайнвин тем же вечером. Мы уступили Гвиневере наши супружеские покои и остались в зале вместе с нашими людьми.

— Не знаю.

— Хорошо, а что ты вообще знаешь? — спросила Кайнвин.

— Только одно. Дождемся Иссу — и отбудем на север.

— В Кориниум?

— Я поеду в Кориниум, а тебя и семьи отошлю в Глевум. Ты там будешь достаточно близко к месту сражения, а если произойдет худшее, сможешь отправиться на север, в Гвент.