– Ты ведь ей нравился и без денег, я прав?

Он рассмеялся и покачал головой.

– Я никогда не рассказывал тебе всей правды об этом, Хэнк. Это был сплошной позор. – Джекоб не смотрел на меня, взгляд его был устремлен на могилы, что темнели впереди. – Она встречалась со мной ради хохмы. Просто поспорила со своими друзьями на сто долларов, что сможет протянуть со мной месяц. Так оно и вышло.

– Ты знал об этом? – Все знали.

– И все-таки продолжал с ней встречаться?

– Все это было не так уж и плохо, как может показаться. Конечно, она поступала гадко, но, надо сказать, делала это прелестно. Мы никогда не целовались, даже не притрагивались друг к другу – просто очень много гуляли, бродили вместе, разговаривали. И потом, когда месяц уже прошел, при встрече она всегда здоровалась со мной, что вовсе не обязана была делать.

Я был потрясен.

– И ты назвал собаку в ее честь?

Он, как-то странно улыбнувшись, пожал плечами.

– Мне нравилось это имя.

Что и говорить, вся эта история была в высшей степени абсурдна. Мне стало жаль Джекоба и вместе с тем стыдно за него.

Где-то в городе загудел автомобиль, и мы замолчали прислушиваясь. Вечер был удивительно тихий. Собака вернулась с кладбища и теперь сидела возле ворот.

– Мне тридцать три года, – проговорил Джекоб, – а я еще ни разу в жизни не целовал женщину. Так не должно быть, Хэнк.

Я покачал головой. Мне нечего было ему сказать.

– Если мое богатство изменит эту ситуацию, – продолжил он, – что ж, отлично. Я не возражаю, чтобы меня любили за деньги.

После этого мы немного помолчали. Джекоб и так слишком разоткровенничался; мы оба это чувствовали и потому испытывали неловкость, которая, словно дымка, зависла в воздухе и мешала нам как следует разглядеть друг друга.

Я отпер ворота, и мы вошли на кладбище. Мэри-Бет опять умчался вперед.

– Жутковатое местечко, а? – спросил Джекоб нарочито громко, демонстрируя свою храбрость и стараясь избавиться от смущения. Он издал протяжный звук, похожий на стон привидения, потом рассмеялся – коротко и резко, пытаясь обратить все в шутку.

Но он был прав: на кладбище действительно было страшно. Церковь полностью погрузилась в темноту, небо затянуло облаками, в которых прятались звезды, а луна проступала лишь нечетким контуром где-то далеко над горизонтом. Если что и освещало нам дорогу, так это только отсветы городских огней. Темень вокруг могил была какой-то густой и осязаемой – войдя на кладбище, я испытал такое чувство, будто погружаюсь в озеро. Я видел, как Мэри-Бет растворился в этой темноте, и лишь его позвякивающий ошейник подсказывал нам, что пес где-то рядом.

Родительские могилы мы отыскали скорее по памяти, нежели зрительно. Они находились в самом центре кладбища, по правую сторону тропинки. Ступив в сугроб, мы остановились возле надгробия. Оно представляло собой простую гранитную глыбу, на которой были высечены следующие слова:

Внизу было оставлено место еще для двух надписей, предназначенных для нас с Джекобом: при жизни отец выкупил четыре могилы, чтобы когда-нибудь все мы были похоронены вместе.

Я стоял перед могилой, уставившись на надгробие, но думал не о родителях; мысли мои были обращены к Джекобу. Я все пытался продумать, как вовлечь его в заговор против Лу. Именно с этой целью я и привел его сегодня на кладбище: мне хотелось напомнить ему о связующих нас узах родства.

Я выдержал паузу. Казалось, что становится все холоднее, ветер, проникая под брюки, ледяной струей окатывал мои ноги, словно пытаясь заставить меня сделать шаг вперед. Я украдкой перевел взгляд на церковь, потом на Джекоба, который стоял рядом со мной, закованный в тесную куртку, – притихший, неподвижный, массивный, эдакий гигантский будда в красном. Мне вдруг стало интересно, о чем он думает, замерев в скорбном молчании: может, вспоминает родителей или Мэри-Бет Шэклтон, а может, размышляет о превратностях судьбы, об ее щедром подарке, о тех возможностях, которые вдруг открылись ему сейчас, когда жизнь уже казалась прожитой. Впрочем, вполне возможно, что он думал о чем-то совсем другом.

– Ты скучаешь по ним? – спросил я.

Джекоб ответил не сразу, он словно очнулся от легкой дремы.

– По кому?

– По маме и отцу.

Возникла пауза; он задумался. Мне было слышно, как поскрипывает снег под его ботинками, пока он переминался с ноги на ногу.

– Да, – прозвучал его прямой и честный ответ. – Иногда.

Я промолчал, и Джекоб продолжил, словно пытаясь донести до меня свою мысль.

– Я скучаю по дому, – проговорил он. – Скучаю по тем уик-эндам, когда я приходил к родителям ужинать, а потом мы садились играть в карты, выпивали. Я скучаю по беседам с отцом. Он был единственным человеком, кто умел меня выслушать. Другого такого собеседника у меня с тех пор не было.

Он умолк. Я чувствовал, что брат сказал не все, что хотел, и потому стоял молча, уставившись на небо, ожидая, когда он продолжит. Высоко в небе я разглядел мерцающие огни двух самолетов, которые медленно плыли навстречу друг другу. На мгновение мне показалось, что они вот-вот столкнутся, но вскоре они уже удалились в разные стороны. На самом деле это был оптический обман; там, в небе, их разделяли сотни миль.

– Отец бы нас понял, – сказал Джекоб. – Он знал, что такое деньги. «Это единственное, что имеет значение, – говорил он. – Деньги – это основа жизни, залог счастья». – Он взглянул на меня. – Ты помнишь эти его слова?