– Эка он суетится, – Никифор шумно втянул ноздрями воздух и расплылся в блаженной улыбке.

– У него вся жизнь такая, – сказал Рогоз. – Не угодишь гостям, так они больше не придут. Вот и старается.

– Ешьте, добрые люди, все свежее, с пылу и с жару, – сказал хозяин, а потом добавил: – Расплачиваться-то чем будете?

– Не беспокойся, – сказал я ему, за пазух полез, чтоб калиту достать.

Вместе с кошелем бляха ромейская выпросталась. Как увидел иудей двуглавого орла, даже в лице переменился. Еще более угодливо спину согнул и зашептал подобострастно:

– Как я мог усомниться в вашей платежеспособности, милостивые господа! Простите меня за недогадливость мою ради Господа нашего Иисуса Христа! – И он размашисто перекрестился.

– Погоди, – удивился я. – Я же думал, что ты иудейской веры.

– Только от рождения, – смутился он. – Но пять лет назад по указу всемилостивейшего владыки нашего принял христианское крещение. Иначе кто б мне позволил харчевню держать? А платы мне от вас никакой не надо. Для меня и так честь великая, что обладатели охранной печати ко мне заглянули.

– Нет, – сказал я ему. – У тебя, судя по всему, и так дела не слишком хорошо идут. Расплатимся мы сполна, ибо прием твой учтив, а еда и вино отменные.

– Премного благодарен, – и он низко поклонился.

– А теперь оставь нас. Нам бы с товарищами моими поесть не мешало.

Но как следует поесть у нас не получилось. Только хозяин нас в покое оставил, как в харчевню ввалилась шумная ватага. Предводитель сразу на хозяина набросился.

– Вышло твое время, Варварий! – закричал, схватил его за грудки и трясти начал. – Ты еще вчера должен был долг отдать, а теперь к смерти готовься!

Жалко мне стало иудея крещеного, потому и встрял.

– Эй! – окликнул я налетчика. – Ты чего это нам отдыхать мешаешь? – и, словно ненароком, бляху орлатую ему показал.

– Смотрите-ка, – рассмеялся разбойник, – он меня цацкой своей напугать решил.

Подмигнул он своим, те без лишнего шума ножи достали и на нас поперли.

И завертелось…

– Больше они сюда не сунутся, – сказал хозяин. – Помогай вам Бог, добрые люди.

И какого бога он за нас просил, непонятно.

Вышли мы на улицу, а налетчиков уже и след простыл.

– Значит, живы все, слава тебе, Господи, – сказал Никифор, и мы дальше отправились по улочкам узким все вверх и вверх.

– Везде одинаково, – по дороге Никифор рассуждал. – Что у нас, что здесь, что в любом месте мира как хорошие люди есть, так и мерзость всякая.

– Это точно, – согласился с ним Рогоз. – Смотрю я вокруг, все тут почти как у нас.

В город мы поднялись, так и тут все от нашего житья-бытья мало отличается. Разве что народ, на жарком солнышке выросший, кожей темнее да глазами чернее. Суетится больше да еще горлопанит не хуже чаек. Оно и понятно – в зное кровь бурлит, горячит тело, душе покоя не дает.

А еще мальчишки меня поразили – любопытство их одолевало. Интересно им было, что за странные люди в их мирок вдруг вошли. И в то же время страх неподдельный в глазенках огнем горел. Стоило только взглянуть на сорванца, как тот с криком прочь бросался и норовил куда-нибудь с глаз моих скрыться, рев поднимал да к мамкиному подолу жался.

– Чего это с ними? – удивленно спросил я у Рогоза.

– А вот я тебе сейчас покажу, – ухмыльнулся он. – Здесь недалеко. Пойдем-ка.

Вскоре мы на стогнь вышли, серым камнем выложенный. Искусно плиты вытесаны, плотно друг к дружке подогнаны, на таких поскользнуться немудрено. Но не хотелось мне на виду у всех поперек стогня растягиваться, оттого я на камни с опаской вступил, словно на лед склизкий. А посреди площади столб высокий стоит. Мы к нему подошли, я голову задрал, даже шапка наземь свалилась.

– Да ты не туда смотришь, – Рогоз меня в бок пихнул. – Вот сюда погляди.

Столб из мрамора розового, на верхушке завитки, а в основании каменюка массивный тумбой обтесан, и резьба по камню затейливая. На ней люди с мечами, стены городские разрушены, раненые кричат и руки в ужасе заламывают. А меченосцы их не жалеют – головы рубят, за волосы дерут, ногами несчастных попирают – жуть, одним словом.

– Страсть-то какая, – сказал Никифор.

– Это, между прочим, мы, – рассмеялся Рогоз и на душегубов показал.

– Как это? – не понял я.

– Вот так. Смотри, одежа на этих кровопийцах какая? А оружие? – и ножны моего меча поддел.

– А ведь верно, – пригляделся я к фигурам на каменюке. – Это же наши воины тут погром и разорение учиняют.

– Вот-вот, – кивнул Рогоз. – Говорят, что на этом столбе последние дни Царь-города представлены. Под мечами нашими это место уничтожено будет, и для местных мы Демонами-Дасу представляемся. Неугомонных и непослушных детишек именем нашим пугают. Говорят, мол, не будешь мамку слушать, так придет злой рус и тебя слопает [77] .