Клянусь я первым днем творенья…

Я увожу к отверженным селеньям…

Загадки поэмы

Иногда поэму Лермонтова называют загадочной. Почему? Что в «Демоне» непонятно?

Главная неясность (намеренная) в том, был ли у Демона злой умысел погубить Тамару. Обманывает ли герой, произнося свою клятву? Если да, то Ангел в финале предотвращает преступление против невинного создания. Но если нет, то получается, что намерения Демона были чисты, а Ангел творит несправедливость.

Если следить за развитием замысла от редакции к редакции, то этот вопрос только усложняется. В ранних версиях автор исходит из логики противостояния Ангела и Демона. Эта логика очень простая, прозрачная. Ее легко просчитать, предсказать. Ангел – добро, Демон – зло. И никаких клятв коварное зло не произносит.

Но затем происходит усложнение. Ангел из схемы выводится вовсе. Демон остается один на один со своей скукой и сражается с ней, то есть с собой.

В финальном варианте хорошо читается, что Демон давно мертв (про человека мы бы сказали «мертв в душе», но есть ли у Демона душа, доподлинно неизвестно). Его существование блеклое и безрадостное. Он вспоминает про прошлое вместе с ангелами, может быть, не столько потому, что тогда жил добром, сколько потому, что ему были доступны эмоции:

Когда сквозь вечные туманы,

Познанья жадный, он следил

Кочующие караваны

В пространстве брошенных светил…

Мифологические представления рисуют жителей загробных миров такими высушенными и лишенными настоящих ощущений. Чтобы снова ощутить жизнь, этим мертвецам нужно напиться теплой крови.

В литературе этот мотив тоже есть. В «Острове пингвинов» Анатоля Франса пребывающий в загробном мире Вергилий говорит: «Я никогда особенно не верил тому, что сам рассказывал обо всем этом в “Энеиде”. Воспитанный философами и физиками, я предчувствовал, каково истинное положение дел. Жизнь в преисподней чрезвычайно ограниченна; здесь не испытывают ни радости, ни страдания; существуют как бы не существуя. Мертвые обладают здесь только тем бытием, каким их наделяют живые. И все же я предпочел остаться здесь».

В книгах отечественного фантаста Сергея Лукьяненко о дозорах воплощена концепция реальности как системы слоев (они называются слоями Сумрака), по которым могут путешествовать сильные волшебники (Иные). На шестом слое находится загробный мир, который изображен схожим образом:

– Разве тебе не нравится рай, который ждет Иных после смерти?

Вместо ответа я нагнулся, сорвал травинку. Сунул ее в рот, прикусил. Травяной сок был горьким… вот только немножко недостаточно горьким. Я прищурился и посмотрел на солнце. Солнце сияло в небе, но его свет не ослеплял. Хлопнул в ладоши – звук был самую малость приглушен. Я вдохнул полной грудью – воздух был свеж… и все же в нем чего-то не хватало. Оставалась легкая затхлость, будто в покинутой квартире Саушкина…

– Здесь все чуть-чуть ненастоящее, – сказал я. – Не хватает жизни.

Эту приглушенную «ненастоящесть» испытывает и Демон. Именно с ней он борется в поздних версиях поэмы, а не с враждебными ангелами.

Кому должен сочувствовать читатель: Тамаре или Демону? От этого зависит, счастливым мы считаем финал поэмы или печальным. С одной стороны, хочется, чтобы героиня осталась на стороне добра, с другой – судьба, которую ей обещал Демон, тоже по-своему привлекательна.

На этот вопрос у автора нет ответа. Само по себе балансирование, подобно канатоходцу, на тонкой опоре – это важный шаг в литературной эволюции, которая обогащает читательский опыт, двигаясь от черно-белых оценок к серой зоне неоднозначных выводов. Этот путь начат Мильтоном в его поэме «Потерянный рай», в ней тоже есть свой Демон – Сатана, который должен быть плохим, но только вот читатель почему-то смотрит на него с сочувствием.

Но даже если читатель примет трактовку, что Демон повинен в преступлении, то пусть помнит: в литературе описаны не реальные поступки, а некоторая «картинка», суммирующая предшествующие литературные традиции и полемику с ними. Демон – не преступник, погубивший живых людей, а поэтический образ, нарисованный таким под давлением традиции.

Борис Орехов

Демон

I

I

Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой;

Тех дней, когда в жилище света

Блистал он, чистый херувим,

Когда бегущая комета

Улыбкой ласковой привета

Любила поменяться с ним,

Когда сквозь вечные туманы,

Познанья жадный, он следил

Кочующие караваны

В пространстве брошенных светил;

Когда он верил и любил,

Счастливый первенец творенья!

Не знал ни злобы, ни сомненья,

И не грозил уму его

Веков бесплодных ряд унылый…

И много, много… и всего

Припомнить не имел он силы!

II

Давно отверженный блуждал

В пустыне мира без приюта:

Вослед за веком век бежал,

Как за минутою минута,

Однообразной чередой.

Ничтожной властвуя землей,

Он сеял зло без наслажденья.

Нигде искусству своему

Он не встречал сопротивленья —

И зло наскучило ему.

III

И над вершинами Кавказа

Изгнанник рая пролетал:

Под ним Казбек, как грань алмаза,