Шаповалов медленно и тщательно, изучал распечатки с анализами. Его лицо с каждой секундой становилось все мрачнее. Он несколько раз перечитал цифры, потом посмотрел на меня, потом снова на бумаги.

— Черт… — наконец выдохнул он, откладывая листки. — Ты был прав, Разумовский. Синдром МЭН-1. Никогда бы, черт возьми, не подумал… За двадцать лет практики — мой первый случай.

Он устало потер переносицу.

— Хорошо. План действий. Значит, язва — это следствие гастриномы, которая постоянно стимулирует выработку кислоты. Большая резекция желудка в такой ситуации бессмысленна и опасна. Разумовский, назначай ему максимальные дозы блокаторов протонной помпы, омепразол по восемьдесят миллиграмм в сутки. Артем, ты подбираешь терапию для контроля сахара. Будем вести его медикаментозно, стабилизируем. А потом отправим во Владимир, в областной эндокринологический центр. Пусть они там дальше с этим букетом разбираются. Мы свое дело сделали.

По лицу Артема пробежала волна облегчения. План был понятен, логичен и, самое главное, абсолютно безопасен. Переложить ответственность на областных специалистов — классическое и самое мудрое решение в такой неясной ситуации.

Но я был не согласен.

— Нет, — мой голос прозвучал тихо, но в наступившей тишине кабинета он прогрохотал, как выстрел.

Оба головы резко повернулись в мою сторону.

Шаповалов медленно, очень медленно поднял на меня свои глаза. Его лицо окаменело.

— Что «нет», подмастерье?

— Медикаментозное лечение не поможет, Игорь Степанович, — я спокойно выдержал его тяжелый взгляд. — Оно не вылечит его. Это будут костыли. Пожизненная зависимость от горы лекарств, которые будут лишь временно снимать симптомы. Опухоли останутся в его теле. Они никуда не денутся. Они будут расти. И рано или поздно, через год или через пять лет, одна из них станет злокачественной. Единственный реальный способ вылечить этого пациента — найти и удалить все эти опухоли. Хирургически.

Шаповалов медленно встал. Так медленно, словно сдерживал внутри себя готовую к извержению ярость.

— Ты в своем уме, Разумовский?! — его голос дрожал от гнева, хоть он и старался говорить тихо. — Хирургически?! Ты предлагаешь мне пойти на слепую поисковую операцию?! Вскрыть ему живот и часами ковыряться в нежнейшей ткани поджелудочной железы, рискуя в любой момент вызвать панкреонекроз или повредить аорту?! И все это ради поиска опухоли размером с горошину, которую мы даже на КТ не видим?!

Он ударил кулаком по столу. Папка с анализами подпрыгнула.

— Я не буду убивать пациента на операционном столе из-за твоих безумных амбиций! Это прямое нарушение главного принципа «не навреди»! Тема закрыта! Он будет лечиться консервативно!

Я молчал.

В моей прошлой жизни я бы с ним согласился. Более того, я бы сам предложил именно такой, консервативный, план. Риски были слишком высоки, а вероятность успеха — ничтожно мала.

Но сейчас все было иначе. Сейчас у меня было то, чего у меня не было раньше. Чего нет ни у кого в этой больнице.

— Эй, двуногий! — возмущенно завопил у меня в голове Фырк. — Как это — не резать?! А зачем мы тогда всю эту головоломку разгадывали?! Просто чтобы таблетками его кормить?! Скажи этому старому перестраховщику! Скажи ему, что я могу нырнуть в пациента и найти все эти его раковые штуки за пять минут! Я же лучше любого КТ!

Сказать ему об этом я, конечно, не мог. Но у меня в рукаве была другая карта. Легальная.

— Компьютерная томография их действительно не увидит. Слишком маленькие, — произнес я ровным голосом. — А вот интраоперационное УЗИ — увидит.

Шаповалов, который уже собирался сесть, замер. В кабинете снова повисла тишина.

— Что ты сказал?

— Интраоперационное ультразвуковое исследование, — повторил я. — Специальный стерильный датчик, который прикладывается прямо к поверхности поджелудочной железы во время операции. Его разрешение — до долей миллиметра. С его помощью мы сможем найти и удалить все, даже самые мелкие, опухоли.

— Это правда, Игорь Степанович, — неожиданно подал голос до этого молчавший Артем Воронов. Он шагнул вперед. — Технология существует. Редко используется в провинциальных больницах из-за сложности, но она есть. Я читал о ней несколько монографий. При поиске мелких, изоэхогенных образований в паренхиматозных органах — это метод выбора. Его чувствительность достигает девяноста восьми процентов. И у нас есть такое оборудование.

Шаповалов перевел взгляд с меня на анестезиолога. Поддержка со стороны другого, уважаемого им специалиста, явно поколебала его уверенность.

По лицу Шаповалова пробежала тень сомнений. Он смотрел на меня долгим, тяжелым, нечитаемым взглядом. А потом в его глазах блеснул какой-то безумный, азартный огонь.

— А ну-ка, Разумовский… пойдем со мной

Анна Витальевна Кобрук положила трубку гильдейского коммуникатора и с удовлетворением сделала пометку в своем ежедневнике.