И в этот момент дверь из малой гостиной, которую Селищев в пылу спора счел надежным прикрытием, с шумом распахнулась. На пороге стояли князь Оболенский, сенатор Глебов и генерал Арсеньев. Их лица были суровы: похоже. им все уже было ясно.

— Что здесь происходит, господа? — ледяным тоном спросил сенатор, и его голос прозвучал в наступившей тишине, как удар молота по наковальне. — Аристарх Ильич, что это за торг вы тут устроили? Какими сиротами вы приторговываете, позвольте узнать?

Селищев замер, как соляной столб. Его лицо стало белее мела, он смотрел на вошедших, открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба, но не мог произнести ни слова. Какое-то время страх в нем боролся с наглостью, и последняя, очевидно, подстегнутая выпитым с утра коньяком, взяла верх.

— А вам какое дело, господа? — процедил он, пытаясь вернуть себе самообладание и напуская на себя вызывающий вид. — Это частный разговор.

— Частный разговор? — пророкотал генерал Арсеньев, медленно подходя к нашему столу. Его массивная фигура отбрасывала на Селищева огромную тень. — Торговать судьбой детей-сирот, детей покойного офицера, генера-аншефа, под чьим командованием я начинал служить, — это вы называете «частным разговором»? Значит, сто тысяч за предательство? Сто тысяч за свою честь? Весьма по-божески, Аристарх Ильич. Весьма по-христиански.

Селищев понял, что загнан в угол, и решил идти ва-банк.

— А вы не суйте свой нос не в свое дело, генерал! — окрысился он. — Да, сто тысяч! И что с того? В этом мире все продается и покупается! И честь, и совесть, и сиротские земли! И вы, господа, не лучше меня, просто боитесь в этом признаться!

Это было слишком. Князь Оболенский, бледный от ярости, шагнул вперед.

— Молчать, негодяй! — прошипел он.

Но Селищев, уже потеряв всякий контроль над собой, только рассмеялся ему в лицо.

— А то что? Вызовете меня на дуэль, князь?

И тут Оболенский, не говоря больше ни слова, с размаху ударил его перчаткой по лицу. Хлесткий, унизительный звук пощечины разнесся по всей курительной комнате. Селищев отшатнулся, схватившись за щеку.

— Это чтобы ты помнил, что есть вещи, которые не продаются, мерзавец! — с ледяным презрением сказал Оболенский. — Убирайся. Убирайся из этого клуба, пока я тебя не вышвырнул отсюда, как паршивого щенка.

Селищев, обведя всех безумным, затравленным взглядом, спотыкаясь и наскакивая на мебель, бросился к выходу. Вслед ему неслась оглушительная, презрительная тишина.

Скандал разразился грандиозный. На следующий же день в Дворянское собрание Владимира и в Уголовную палату отправились заявления, подписанное сенатором Глебовым, генералом Арсеньевым и князем Оболенским. В них с холодной, протокольной точностью было описано все, что они слышали: и требование взятки в сто тысяч, и циничное намерение ограбить сирот, и оскорбительные слова о дворянской чести.

Эффект был подобен взрыву бомбы. Аристарх Ильич Селищев, еще вчера бывший уважаемым членом общества, в одночасье превратился в изгоя. Генерал Арсентьев телеграфировал во Владимир, и местное дворянское собрание экстренно отстранило его от опекунства над Левицкими. Суд, напуганный скандалом, в который оказались вовлечены столь высокопоставленные лица, немедленно приостановил все делопроизводство по иску Мезенцева. Все предыдущие действия Селищева, включая назначение торгов, были объявлены незаконными, совершенными под давлением и с корыстной целью.

Карточный домик, который так долго и тщательно строили враги Левицких, рухнул в один миг.

Слух о скандале в Английском клубе, как круги по воде, разошелся по всей Москве, обрастая невероятными подробностями и вызывая в гостиных то благородное негодование, то злорадное хихиканье. История о подлом опекуне, торговавшем судьбой сирот, стала притчей во языцех.

Но я понимал, что это лишь выигранное сражение, а не вся война. Да, Селищева отстранили от опекунства. Да, ближайшие судебные заседания были отменены. Но главные проблемы никуда не делись: подложный иск Мезенцева все еще лежал в суде, как мина замедленного действия, а над имением дамокловым мечом висел огромный долг в Дворянском банке, который и стал формальным поводом для назначения опеки.

Нужен был новый опекун. Человек честный, влиятельный и, главное, готовый бороться за интересы Левицких хоть в возврате земли, хоть в ее продаже. Я вновь обратился к Оболенскому и… такой человек нашелся!

Через несколько дней после скандала князь Оболенский устроил мне встречу с сенатором Николаем Павловичем Глебовым. Этот пожилой, убеленный сединами государственный муж старой закалки, с лицом, на котором, казалось, застыла мудрость и усталость всей Российской империи, принял меня в своем строгом, отделанном темным дубом кабинете.

— Молодой человек, — сказал он, внимательно глядя на меня своими ясными, строгими глазами поверх очков. — Князь рассказал мне о вашей роли в этом… печальном деле. Вы поступили как человек чести. Нечасто в наше время встретишь подобное. Но что вы намерены делать дальше?

— Я намерен довести дело до конца, ваше сиятельство, — твердо ответил я. — Левицкие должны быть спокойны за свое имущество!

— Похвально, — кивнул сенатор. — Князь Оболенский передал мне, что вы подыскиваете нового законного представителя — опекуна для них. Я тут навел справки. Других близких родственников, способных взять на себя эту обязанность, у них нет. Поэтому я решил предложить свою кандидатуру Дворянскому собранию.