А после вынул нож, стал подрезать мой кошель...

И тут я и схватил его! И руку ему вывернул! Пнул сапогом! Он завизжал, вскочил и кинулся к огню. Там засмеялись. Хозяин погрозил ему, сказал:

– Нехорошо это!

Тать закивал и низко-низко поклонился.

– Пшел вон!
– велел ему хозяин.

Тать ушел. И они снова пили, веселились. А я лежал, мне было хорошо в такой-то вот грязи! Быть может, это оттого, что я и вправду никакой не ярл, а смердов сын? И, может, не ходить мне тогда к Хальдеру? Зачем?! Что у него спрашивать? И так ведь все понятно! И так я думал, сомневался...

И заснул. Когда проснулся, было уже утро. Лузай сидел возле жаровни, завтракал. И был уже довольно пьян, и вел себя развязно. Холоп, подумал я, но промолчал, а подошел и тоже сел к жаровне. Ел - не спешил, пил - и не допивал. Лузай, заметив, что я зол, молчал, только покашливал. Когда пришло время платить, то оказалось, что мы должны целых одиннадцать диргемов. Я удивился. А хозяин объяснил:

– Твой друг здесь многих угощал. Пока ты спал.

Лузай кивнул - да, это так. Я брови свел, сказал:

– Ну! Я не знаю, хватит ли теперь.

И расстегнул кошель, и долго рылся в нем, вздыхал, и доставал монету за монетой...

И расплатился. Встал, сказал:

– Да! Этак мы... Ладно, пойдем!

Мы вышли из харчевни. А там я взял Лузая за грудки, привлек его к себе и зло спросил:

– Кто я?

– Ты - Айга, - он ответил.

– А Айга кто?

– Йонс.

– Бедный йонс!
– гневно добавил я.
– И нет у меня больше денег! Понял?!

Лузай кивнул. Я отпустил его, сказал:

– Пошли!

Дальше пошли. Я вел его на пристань. Лузай вздыхал и морщился. Он знал, что его ждет! Еще в Жадных Песках я говорил ему:

– Да, я богат! И что с того? Ведь Гортиг - это Гортиг! Там нужно быть настороже и никому ни в чем не признаваться, а только лгать, лгать, лгать! Понял меня?!

Он говорил тогда, что понял. А вот... Холоп и есть холоп! Холопы вечно тянутся к беспечной, сытой жизни. А ярл - он всегда ярл, даже в отрепьях. Но ярл ли я?!

Мы шли вдоль пристани. Там было мало кораблей - лето кончалось, приближались холода, рабов давно уже не подвозили. Я подходил и спрашивал, идет ли кто-нибудь на север. Мне отвечали: нет, нет, нет. Лузай ворчал:

– А заплати - любой пойдет.

– Любой, - я соглашался.
– Но я хочу не только выйти в море, но и попасть туда, куда хочу!

И дальше шли. Так мы прошли почти всю пристань. Лузай не выдержал, спросил:

– А если никого не будет, что тогда?

– Тогда, - ответил я, - дождемся холодов и двинемся по льду, когда море замерзнет.

– Ого!

– Вот и "ого"!

И я бы так и поступил, Лузай об этом знал. Но тут...

Тут я уже в который раз спросил:

– На север?

– Да, - ответил йонс, который сидел возле сходней.

– А нас возьмете?

– Нет.

– А позови-ка мне кормчего.

– Он тоже не возьмет.

– А ты не поленись!
– и я взялся за меч.

Йонс нехотя встал и окликнул:

– Хозяин!

Хозяин был на корабле. Он, видно, только что проснулся. Поднялся, перегнулся через борт, спросил:

– Чего тебе?

– Хочу уйти на север.

– Ну и иди.

– Но я хочу уйти вместе с тобой. На твоем корабле.

– Со мной и без тебя людей достаточно.

– А если вдруг тебе двоих не хватит?

– Хватит!

– А ты их вызови. Я посмотрю на них. И мой товарищ тоже очень хочет на них посмотреть. Ведь хочешь, да?

– Хочу!
– сказал Лузай и даже засмеялся.

И кормчий тоже враз повеселел и, потирая руки, спросил:

– А вы на каких хотите посмотреть?

– На самых лучших!

– Это дело!.. Леп, Гурн, сюда!

И показались Леп и Гурн. И показались прочие. Да и по берегу стали сходиться любопытные. А мы с Лузаем отошли немного в сторону и встали там, и изготовились. Сошли по сходням Леп и Гурн, и тоже изготовились. Кормчий сошел, сошли его дружинники. И обступили нас на должном расстоянии. Кормчий спросил:

– Как вас зовут?

А я сказал:

– Потом, в море узнаешь.

– А вы разве дойдете до него?

– А что тут доходить?! И двадцати шагов не будет. Так что, пошли?!

– Пошли!
– сказал Лузай.

И мы пошли на них! И...

Да! Это и вправду были лучшие! И Леп рубился хорошо, и Гурн. И все, стоявшие вокруг, кричали:

– Бей безымянных! Бей!

А безымянным лечь - это, у них так говорят, хуже всего. Безымянных нельзя поднимать, безымянные так и лежат на земле, пока их чайки или крабы не сожрут...