Мельцер встал с постели, сложил руки за спиной и стал ходить взад-вперед по комнате.

– Если я вас правильно понимаю, мастер Лин Тао, вы предлагаете мне сделать для вас новые буквы. Но это – предположим, что я соглашусь, – длительная работа, для выполнения которой понадобится, конечно, не три и не четыре года, но все же полгодика точно.

Тут китайский посол полез в левый карман своей одежды, вынул кошель и высыпал его содержимое на разбросанную постель. Добрая сотня золотых дукатов лежала, поблескивая, на постели.

Мельцер испугался. В первую очередь он испугался потому, что всего лишь несколько часов назад получил почти такую же сумму от императора Иоанна Палеолога. Зеркальщик спрашивал себя, не спит ли он и не снится ли ему все это и почему бывают времена, когда счастье буквально обрушивается на человека.

Певучий голос Лин Тао вернул его к действительности.

– Не полгода, мастер Мельцер. Семь дней, одна неделя. – И прежде чем Михель Мельцер успел возразить, что у Лин Тао, видать, не все в порядке с головой, раз он этого требует, китаец опустил руку в правый карман, вынул оттуда второй кошель и начал выкладывать на стол три-четыре дюжины букв с такой осторожностью, словно это были драгоценные камни. На лице его блуждала счастливая улыбка.

– Уцелел один-единственный комплект букв, – заметил Лин Тао, не глядя на зеркальщика. – Я хранил его в миссии, словно знал о том, что случится.

– Кажется, так и есть, мастер Лин Тао. В любом случае, это меняет дело. Для того чтобы скопировать буквы и отлить их из свинца и олова, не потребуется слишком много усилий, если предположить, что мы найдем мастерскую с плавильными формами. Но сделать все это за семь дней кажется мне невозможным. К чему такая спешка?

Тут китаец поднялся и подошел к Михелю Мельцеру вплотную, словно собирался доверить ему очень важную тайну.

– Через десять дней из гавани в Венецию уходит корабль. Его груз адресован Папе Римскому. Там будет бумага, только бумага, но цениться она станет на вес золота. Там будет десять тысяч индульгенций, которые заказал Папа. Десять тысяч! Понимаете ли вы, что это значит?

– Могу себе представить, мастер Лин Тао. Если понтифик потребует пусть даже по десять гульденов за каждую – а для некоторых отпущение грехов стоит гораздо дороже, – Его Святейшество заработает на этом… Боже мой, да такого числа нет!

– Теперь вы понимаете, почему надо спешить?

– О да, – ответил Мельцер, – прежде всего когда думаю о плате за работу. При цене всего один гульден за индульгенцию для вас это составило бы десять тысяч гульденов…

– …десятая доля вам, если удастся сделать буквы.

Не веря своим ушам, Мельцер поглядел на китайца, затем поднял обе руки и развел пальцы.

– Тысяча гульденов, мастер Лин Тао?

– Верно! – бесстрастно ответил тот. – Тысяча. А это, – он указал глазами на кучку дукатов, лежавшую на постели, – всего лишь задаток.

Зеркальщик удивленно покачал головой. Цифры всегда смущали его ум, особенно когда речь шла о деньгах. Мельцер считал деньги выдумкой дьявола. Если их нет, человек вынужден добывать их тяжким трудом. Но если они есть, – а зеркальщику довелось пережить обе ситуации, – то нужно заботиться о том, чтобы они не утекли сквозь пальцы, что гораздо труднее, чем достать их.

– Я бы, – задумчиво начал Михель Мельцер, – охотно помог вам, мастер Лин Тао, но ваша затея требует огромных затрат!

– Это не должно волновать вас, – слегка раздраженно ответил китайский посланник. – Скажите, согласны ли вы на обещанную плату и готовы ли взяться за выполнение этого поручения?

– Ну конечно же, – воскликнул Мельцер, – если вы создадите все условия! Мне нужна плавильная печь, дерево – ясень или бук – свинец, олово и сурьма и немало глины высшего сорта. Кроме этого, деревянная рама и пресс, решетка для сушки и сундуки, столько, сколько можете достать. И все это к завтрашнему дню!

– Хорошо, – спокойно ответил Лин Тао.

Зеркальщик удивленно поглядел на китайца, словно тот не расслышал его слов.

– Я сказал «к завтрашнему дню», – повторил Мельцер.

– Я так и понял. Спрячьте ваши деньги в безопасное место и следуйте за мной!

Мельцер послушался и направился за своим провожатым. Они дошли до полуразрушенной церкви к северу от Августиноса, где жили котельщики, стеклодувы и оловянщики. Портал здания был заколочен тяжелыми балками, словно неприступная крепость. Но под козырьком справа была дверь, ведущая внутрь.

Прошло некоторое время, прежде чем глаза Мельцера привыкли к темноте, царившей в церкви. Он замер от удивления: вместо алтаря здесь возвышалась высокая плавильная печь с местом для котла и высоким дымоходом высотой с колонну в соборе. Стволы деревьев и слитки свинца, меди и олова лежали целыми стопками, готовые к использованию. В поперечном нефе стояли две бумажные фабрики. Они были больше, чем те, что Мельцеру когда-либо доводилось видеть, и, кажется, уже сослужили неплохую службу: в боковых продольных нефах лежали высокие стопки неразрезанной бумаги. Добрая дюжина прессов и веретен толщиной с молодое деревце находились рядом, в главном нефе. А там, где раньше был вход в церковь, стояли столы с деревянными рамами, а также сундуки и ящики, числом около сотни, и двенадцать чанов с глиной.