– Какой ужас! – охнул Камень. – Как же так? Просто в голове не укладывается.

– Да очень просто. Думаешь, такие, как Лариска, – редкость? Да они среди людей на каждом шагу попадаются. Ей очень хочется замуж выйти, и она вбила себе в голову, что если переспать с мужиком, то есть шанс, что он на ней женится, вот она этот шанс и использует направо и налево. Только никто чего-то не стремится жениться на ней. Интерес проявляют, она все-таки девка видная, хоть и невысокая, но фигуристая, объемная такая, выпуклая во всех местах, где надо, так что спать с ней охотники всегда находятся. Вот я и удивляюсь, почему она аборт не сделала при таких раскладах.

– Может быть, отец ребенка все-таки намерен жениться на ней? – предположил Камень.

– Если бы так, то он должен был быть на поминках, а его не было, – возразил Ворон.

– Ну, мало ли, может, он болен или в отъезде. Ты посмотри, как Лариса рожать будет и кто ее из роддома встречает, тогда ясность наступит.

– Хитрый какой! – заверещал Ворон. – Думаешь, так легко попасть, когда не знаешь точную дату? Думаешь, я тебе на глазок сроки беременности и родов могу установить? Живот – он и есть живот, чуть больше – чуть меньше. Как я попаду-то, куда надо?

– Ладно, давай тогда сразу… Что у нас там было, когда Татьяна Федоровна умерла?

– Середина июня, – проворчал Ворон. – Ельцин как раз первый тур президентских выборов выиграл.

Камень завел глаза к небу и принялся что-то подсчитывать.

– Давай сразу в сентябрь, там уже должна быть ясность.

– Куда, в начало месяца или в конец? – уточнил Ворон.

– Лучше в конец, чтобы уж наверняка.

– В конец не полечу, – решительно заявил Ворон. – Там грустно.

– А что такое?

– В Ростовской области маневренный локомотив столкнулся с автобусом. А в автобусе дети. Представляешь? Двадцать один ребенок погиб. Вся страна переживала. Даже национальный траур объявили. Я в этом месте всегда рыдаю, у меня сердце не выдерживает.

– Ну, тогда отправляйся в октябрь, – разрешил Камень. – Там уж точно с Ларисиным ребенком будет все понятно.

На этот раз Ворон вернулся не так быстро, Камень успел не просто задремать, но и целый сон посмотреть. Сон был ярким, красочным и очень радостным. Они со Змеем и Вороном втроем встречали какой-то праздник, вроде бы и Новый год, потому что ель стояла наряженная, вся в игрушках и в переливающихся гирляндах, но при этом светило яркое солнце, было совсем тепло, и рядом с Камнем цвели цикламены. Змей и Ворон помирились, в сущности, по этому сну выходило, что они и не ссорились никогда, и все были веселые и счастливые и обсуждали предстоящую женитьбу Ветра. Жениться он должен был почему-то на белочке, на той самой, с которой так усиленно флиртовал в реальной жизни Ворон. Но Ворон во сне совсем не ревновал, наоборот, радовался и за старого приятеля, и за свою подружку – многодетную мать. В общем, все было здорово!

Проснулся Камень оттого, что Ворон осторожно тюкал его клювом по макушке.

– Просыпайся, соня, – вполголоса приговаривал он.

– Я не сплю, – хриплым со сна голосом отозвался Камень. – Так, задремал немного. Ну, что там, рассказывай.

– Родила! – с гордостью объявил Ворон, словно в том была его несомненная заслуга. – Еще в августе. Мальчика. Назвала Костиком.

– А отчество? Отчество-то у него какое? Ты в свидетельство о рождении заглянул?

– Сергеевич он. Как Станиславский.

– Как кто?

– Константин Сергеевич Станиславский. Был там у них такой театральный деятель, жутко знаменитый, у него даже какая-то своя особая система была, так и называлась: система Станиславского.

– А кто ж такой этот Сергей? Ты его видел?

– Нет. Рядом с Лариской никакого Сергея нет, я хорошо посмотрел. Какой-то случайный партнер, наверное.

– Плохо, – расстроился Камень. – Значит, за отца ребенка она замуж не выйдет. Жалко.

– Да чего ты жалеешь-то ее? Может, он охламон какой-нибудь или вообще бандит, мы же не знаем. Может, без него-то ей и лучше будет.

– Может быть, – согласился Камень. – Но одной ей в любом случае лучше не будет. Как она с ребенком управится? Бабки нет, помочь некому, отец сам как второй ребенок, за ним глаз да глаз нужен.

– А Люба на что?

– Ну ты вообще! – задохнулся от возмущения Камень. – Мало Любе мучений со своими и чужими детьми, мало она на Ларисину семью сил потратила, так она еще и ребенком ее должна заниматься? Ты что выдумал?

– Ничего я не выдумал, – оскорбленно отозвался Ворон. – Что есть, то и говорю. Моя Любочка не может бросить соседку на произвол судьбы, она же помнит, как они с Родиславом перед девочкой виноваты и перед ее отцом тоже виноваты. Твой Родислав, – Ворон сделал упор на слове «твой», – конечно, морщится, маленький пищащий и какающий комочек ему совсем не нравится, но куда ж деваться. А Люба помогает вовсю.

– Черт знает что! Неужели у Ларисы совести не хватает оставить соседей в покое? Вроде взрослый человек, сама должна все понимать. Должен же быть какой-то предел.

– Вот и видно, что ты в людях ничего не понимаешь, а в женщинах – особенно. Тем более в матерях. Какая совесть может быть, какой предел, когда есть ребенок, в котором сосредоточено все счастье, вся жизнь, весь ее смысл? Женщина, защищающая своего малыша, не знает ни совести, ни пределов, заруби это на своем каменном носу. Если ребенок ночью просыпается и истошно плачет, Ларисе начинает казаться, что у него что-то болит, что он заболел страшной неизлечимой болезнью, что он вообще уже умирает, она жутко пугается и начинает звонить Романовым: мол, тетя Люба, я боюсь, можно, я к вам приду? Что Любе отвечать? Что нельзя? Мол, справляйся сама, как умеешь, а нас оставь в покое? Конечно, она разрешает Ларисе прийти, и не просто разрешает – велит немедленно приходить, сама смотрит ребенка, успокаивает, укачивает. Люба двоих вырастила, у нее опыт, и потом, у нее интуиция, она если чего и не знает, то точно чувствует. Во всяком случае, она всегда правильно угадывает, от чего малыш кричит: от боли, от голода, от жажды, от страха или еще от чего.