Отец Ангуин отвел взгляд.

— Знаю, что насчет Джадда мне никто не верит. Да только понимаете, отец Фладд, нашим предшественникам было легче. Теперь бесы реже являются нам на глаза. Сестре Филомене исключительно повезло. Думая о дьяволе, она может вообразить нечто конкретное.

— Вы попытались сделать то же самое.

— У каждого беса должна быть внешность. Волчья, змеиная. Или хотя бы внешность табачника. Что-то знакомое, наш собственный образ или близкий к нему: животное, человек либо их гибрид. Потому что как иначе его вообразить? Ведь ничего иного мы не видели.

— Демонология, — ответил Фладд, отпивая глоток, — наука тяжелая. Сложная и невыносимо тяжелая. Особенно для вас, поскольку вы больше не верите в Бога.

— Если бы не Макэвой, — проговорил отец Ангуин, глядя на огонь в камине, — не знаю, что бы со мной сталось. Возможно, я бы перестал верить в дьявола и сделался рационалистом.

— Я вижу перемены. — Фладд посмотрел на огонь. — Когда-то духов было столько, что они роились в воздухе, словно августовские мухи. Теперь воздух пуст. Остались только человек и его заботы.

Отец Ангуин сидел, сгорбившись, и держал стакан обеими руками. Виски в бутылке не убавилось.

— Я болен, — сказал он, — и душа моя желает лучше прекращения дыхания, лучше смерти, нежели сбережения костей моих [49] .

— Ах, любезный! — Фладд отвернулся от камина и с тревогой взглянул на собеседника.

— Это цитата, — сказал Ангуин. — Библейский текст. Из Ветхого Завета. Книга кого-то-там.

Фладд вспомнил сестру Филомену на огородах и то, как она не узнала библейскую цитату из его уст. При мысли о монашке смутное беспокойство зашевелилось у него под ложечкой. «Вот ведь, я и не знал, что у меня есть человеческие чувства», — подумал он и вновь потянулся за стаканом.

— Я как отец Сурен [50] , — сказал Ангуин.

— Извините, мне не доводилось с ним встречаться.

— Я о луденском экзорцисте. — Отец Ангуин уперся руками в подлокотники и тяжело встал с кресла.

Фладд отметил про себя, что за недолгое время их знакомства движения священника стали более медлительными, живые черты застыли, превратившись в скорбную маску. Он так долго играл роль, ни словом, ни делом не выдавая, что разуверился в самой сути священнического призвания. «Но мой приезд что-то изменил, — подумал Фладд, — притворство сделалось невыносимым, правда должна выйти наружу. Что-то новое происходит в его сердце: пробуждаются неведомые прежде чувства и мысли».

— О чем я говорил? — произнес Ангуин. — Ах да, отец Сурен.

Он подошел к шкафу с книгами, вынул толстый том и раскрыл его на заложенной странице.

— «Когда я хочу заговорить, слова не идут, во время мессы я внезапно умолкаю, на исповеди вдруг забываю свои грехи. Я чувствую, что бес ходит во мне, как у себя дома». Перевод мой. Вольный, — он закрыл книгу и поставил ее на полку. — Отец Сурен утратил всякое восприятие Бога. Он впал в меланхолию. Его болезнь длилась двадцать лет. Под конец он не мог читать и писать, не мог самостоятельно ходить. У него не было сил поднять руки, чтобы сменить рубашку. Люди, приставленные о нем заботиться, его били. Он состарился, лишился рассудка, его разбил паралич.

— Но ведь он исцелился, не так ли? Под конец жизни.

— Чем лечится меланхолия, отец Фладд?

Фладд ответил:

— Делом.

В полночь Фладд вышел из дома. Было холодно, ясно, безветренно, с неба светил усохший месяц. Чувствовалось, что скоро пойдет снег, первый в этом году. Фладд слышал собственные шаги. Он посветил фонарем между деревьями, затем вернул луч к дороге рядом с собой, словно это змея, которую он дрессирует.

Деревянные двери старого гаража совсем прогнили. Их надо обработать морилкой, подумал Фладд, иначе они не выдержат здешнего климата. В доме наверняка был ключ, но попросить его значило бы обнаружить свои цели. Поэтому Фладд просто отступил на шаг и хорошенько пнул дверь.

Сестра Филомена села на кровати — резко, будто ее ударило током, — и волосы у нее на голове (если то, что там оставалось после стрижки, можно назвать волосами) зашевелились. Она сбросила одеяло, спустила ноги на холодный пол. Встала — и все тело пронзила острая боль, как будто кости обточены напильником.

«Я развалина», — подумала она. Ребра и плечи еще болели от последних тычков Питуры. Филомена подошла к чердачному окошку и выглянула наружу. Ничего: ни совы, ни ураганного ветра, ни вспышки молнии. Она не знала, что ее разбудило. Окно выходило на задний двор монастыря. Дальше лежала вересковая пустошь, незримая, но постоянно присутствующая в сознании, словно подспудное течение мыслей. Филомена поежилась. Что за анархия творилась на небесах в тот день, когда были сотворены эти уступы? «Может произойти что угодно», — подумала она, и волосы у нее вновь зашевелились. Мгновение она всматривалась в темные кроны деревьев — но только мгновение.

Мисс Демпси зашарила в темноте и нашла: ворсовое покрывало, свои колени и халат, переброшенный через спинку кровати. Она, не вставая, притянула его к себе, втиснулась в рукава и застегнула пуговицы на груди. В спальне было холоднее обычного.

Ходики на стене показывали десять минут первого. Она подумала: «Неужели они все еще в гостиной, выпивают? И что меня разбудило? Отец уснул в кресле и храпит?»

Если он уснул, нужно сделать ему чашечку какао и прочесть нотацию. А этот молодой чертяка то ли вовсе обходится без сна, то ли спит так крепко, что за несколько часов высыпается лучше, нежели мы за всю ночь.