Шрифт:
— Спасибо за откровенность,— сморщился Евменыч. Игорь Палыч пропустил обиду мимо ушей:
— Ты считаешься только с собой. Потому получаешь минимум уважения.
— У тебя его не больше!
— С меня моего хватит. Зато живут на земле люди. Светло и тихо, красиво живут. Хорошо, что я сумел отвести от них беду, навсегда, насовсем. И хотя я уважаю Колыму, они с нею не знакомы. У них никогда не будет повода увидеть друг друга и проклясть...
— Игорь, я не знаю, кого ты спасал. Но в те времена всякая сохраненная жизнь дорогого стоила. Рискуя собой, выручал людей. На такое далеко не все способны. Это точно. Я не знаю тех, кто согласится заменить чью-то жизнь своею. Слишком высока цена. В то время хоть прокурора или зэка расстрелять, особой разницы не было. Если хоть одному помог, и на том тебе великое спасибо. Честно говоря, я не уверен, что сам способен на такое,— умолк Александр Евменович. И помолчав, спросил внезапно:
— Из тех, кого выручил, были знакомые, или не знал никого?
— По-разному случалось. Бывало, и в глаза не видел прежде. Опротестовал приговор, потому что не согласился с ним, изложил свои доводы. С моим мнением согласились. Человека оправдали, признали осуждение незаконным и выпустили на свободу. Не могу соврать, что это случалось часто. Но было. Люди выходили, зная, что их освободили по прокурорской проверке. Но кто ею занимался, не знали.
— А разве ты предварительно с ними не беседовал? — удивился Иванов.
— Конечно, виделись, беседовали, но я ничего заранее не обещал. А проверок и бесед было множество. Какая конкретно помогла, догадаться было сложно.
— Обидно,— вздохнул Евменыч.
— Что именно?
— Даже сказать нельзя. Ведь неизвестно, как поймут. Другой на намек донос напишет. Народец всякий был.
— Оно и тогда, и сегодня одинаково. Фискалов всегда хватало. Их и сегодня полно. Ну, вот месяца два назад прихватило меня давление, сердце сдало. Ну, я скорее в аптеку. Надрался таблеток по рецепту врача. Сижу, ни жив, ни мертв. А ты поставил меня дежурить по номеру. Я как назло, номер читать не могу. Буквы не вижу. Все перед глазами каруселью крутит.
— Так в редакции диван есть. Мог бы прилечь, отдохнуть,— вставил Иванов.
— Знаю.
— Что ж помешало?
— Шепот за спиной. Сразу услышал, что я опять ужрался и «лыка не вяжу», что с этим завязывать пора и гнать меня из редакции в шею, чтоб других не позорил. Кто-то к тебе направился. Ну, привели. Ты обошел вокруг, обнюхал, не уловил запах спиртного и вернулся в кабинет, ничего не сказав и не спросив. Я еле живой сидел. Что толку быть среди людей в одиночестве? Сдохни, никто бы не подошел. Короче, устроили Колыму в редакции. Каждому почему-то хотелось опозорить меня. Хотя ни с кем не ругался, никому не сказал ни одного плохого слова. Просто не ко двору пришелся. Вот и выживали меня кто как мог. Вся редакция у тебя побывала. А спроси, что им надо?
Иванов покраснел, ерзал так, будто сидел на горячих углях.
— Ну, скажешь сбрехал?
— Да нет. Правду сказал,— угнул голову Иванов.
— А ты удивляешься тогдашнему времени. Если сегодня все по-прежнему, как нам тогда работалось, можешь себе представить. И не называй нас подонками, сам с такими же работаешь. Ведь ни одного не выгнал из кабинета, не осек и не пристыдил. Даже когда я через час пришел в себя, ты никому не сделал замечание. А значит, сам не лучше,— сказал Игорь Павлович жестко.
— И нечего меня стыдить,— глянул в окно Бондарев.
— Все мы не без горбов,— согласился Иванов.
— Это верно. Плохо, когда эти горбы из души лезут. Вот это не исправить.
— Поздновато...
— Знаешь, я до редакции во многих местах побывал. Работа была, это я точно знал. Но мне отказали, не взяли на работу, не захотели сотрудничать с бывшим прокурором из опасения. Ну, а теперь краснеют при встрече. Неловко им. А я жалею, что в свое время не попались мне на Колыме.