Вернуть питомцев их владельцам оказалось не так-то просто. Хотя Боно изо всех сил старался припомнить, кто где живет, но раза два-три они не сразу нашли нужные адреса. Несколько раз они входили не в те квартиры и вынуждены были возвращаться и пытаться еще раз. Вдобавок им с Билли пришлось объяснять каждому привратнику и владельцу, что произошло, куда делась Нина, почему собак привели они. Они вынуждены были придумывать ответы на вопросы, кто будет гулять с собаками в будущем, уже на следующее утро, обещать, что работа обязательно будет выполнена.

Когда всех клиентов доставили по месту жительства и остались только Сид, Сэм, Мими и Че, Билли сказал, что отведет Боно домой, а потом Сэма и Мими — к Нине. Боно запротестовал; он хотел выполнить поручение до конца. Но Билли настоял на своем.

— Я отведу домой тебя и собаку, а потом отведу домой Нининых псов. И точка.

— Почему я не могу пойти с тобой? Это и моя работа тоже. Она просила меня помочь, помнишь?

Билли не мог объяснить мальчику — как, впрочем, и себе, — почему ему так важно оказаться одному в квартире Нины. Но дело было именно в этом.

— И кто будет работать вместо Нины сегодня после обеда? И вечером? Она ведь некоторое время не сможет делать это, да? — По дороге к дому Боно задал миллион вопросов. — Что же будет? Она потеряет всех клиентов? А как же она заработает деньги? И кто будет навещать ее в больнице? Как она доберется до дома? И где вообще ее семья? Мама? Она что, совсем одна? Что, черт побери, будет?

Билли ласково опустил ладонь на плечо Боно:

— У нее наверняка есть друзья и семья. Она говорила о Клэр и…

— Исайя, — припомнил Боно.

— Вот именно, Я пойду к ней домой, посмотрю ее телефонную книжку. В крайнем случае у нее есть мы. Разве не так?

Он не верил собственным ушам, но действительно только что произнес эти слова. И действительно имел в виду это. У нее есть они.

— Да, у нее есть мы, — обрадовался Боно.

Они завернули за угол, прошли еще полквартала до дома Боно. Малыш взбежал на крыльцо, обернулся к Билли:

— Ты должен… я хочу знать, когда ее выпишут домой.

— Не волнуйся, — успокоил Билли, собираясь уходить. — Я буду держать тебя в курсе. И, пожалуй, мне понадобится твоя помощь, если придется гулять с собаками. Могу я рассчитывать?

— Да, конечно! — Билли пошел было прочь, но Боно окликнул его: — Постой… а номер телефона? Как ты меня найдешь? Ручка есть?

Билли обернулся:

— Слушай, а почему бы нам не съездить в больницу завтра утром? Я заеду за тобой в девять.

— Идет! — Уже на пороге Боно обернулся и крикнул: — В восемь!

— В девять! — отозвался Билли.

— Восемь! — услышал он, сворачивая за угол.

— Девять! — крикнул в ответ. — Завтра! Часов!

— Ладно! — разнеслось по кварталу. Наступила тишина, и Билли поспешил к Нине.

— Но почему не в восемь? — донеслось до него из-за угла.

Если бы они могли видеть сейчас лица друг друга, то увидели бы: оба улыбаются.

Держа поводок Сида и Сэма одной рукой, поводок Мими — другой, Билли вскоре добрался до дома, где жила Нина. Фасадом дом был обращен к парку, но вход в него находился с другой стороны. Странно, что, когда дом строили, в двадцатых годах, вход в него вопреки логике и художественным соображениям устроили сбоку. Надо будет залезть в Интернет, посмотреть. В поисках ключей он обшарил весь рюкзак, пока наконец не вспомнил, что она говорила о маленьком кармашке. Открыл дверь подъезда, прошел через вестибюль к лестнице. Мило, чисто, по нынешним временам даже шикарно. Европейский такой дом. Резные изогнутые перила, канделябры на стене, гравированная медь, приглушенный свет, отсутствие лифта — все так необычно. Он представил, как в двадцатые годы здесь жила богема. Отличное место для Нины, хотя он и не слишком хорошо ее знает. Он начал подниматься по лестнице, псы брели впереди, высунув языки и с каждым пройденным этажом все более выбиваясь из сил.

На каждом этаже по две квартиры, заметил он, ближе к пятому этажу начав задыхаться вместе с собаками. Пятый этаж, вот квартира. Он отпер дверь, вошел, спустил собак с поводков, и они вприпрыжку помчались в комнату, залезая под стол, кружа вокруг стульев, забираясь во все уголки крохотного пространства.

Но сам Билли остался на месте, присматриваясь. Маленькая комнатка, в противоположном конце несколько ступенек и французское окно, ведущее, должно быть, на террасу, оранжевые стены, необычный стол посреди комнаты. Художественный беспорядок, старый побитый металлический шкаф, в котором, кажется, CD-проигрыватель и телевизор. И — хотя заметил он это в первую очередь, но только сейчас позволил себе рассмотреть — некая композиция, если это она свисала с потолка до самого пола. Сделана из проволочек, камешков, кусочков битого стекла, пуговиц и ракушек. Он подошел поближе. Проволочки образовывали запутанный лабиринт. Это не походило на банальные занавески из пробок, модные в семидесятые, но существовало в объемном трехмерном пространстве. Проволока создавала форму, а в сочетании с пуговицами и прочим — фактуру, глубину и крайне сложную композицию. Это было необычайно.

Сделав два шага, он оказался в крошечной кухне, такой же, как комната, — беспорядок и яркие краски. Два шага в другую сторону— и он в спальне. Аскетизм и белизна поражали. Кровать — низкая, огромная.

Просто матрас на раме, покрытый белоснежным покрывалом. Всего две подушки, тоже белые. Белые простыни, белые стены. На окнах только жалюзи, а на полу лишь темно-коричневая, в тон, подстилка Сэма. Одинокий простой деревянный комод. У кровати тумбочка. Идеальный порядок. Полное отсутствие цвета. Билли пришло в голову, что подобная аскетичность выглядит довольно мило, но резко контрастирует с тем, что он видел в остальных частях квартиры. Эта комната была кельей мастера дзэн, монахини или сумасшедшей.