На мгновение Дайк растерялся. Затем до него дошло. Дорога повысила тариф на хмель с двух центов до пяти.

Высчитывая прибыль, которую он может получить на свое скромное капиталовложение и за свой труд, Дайк исходил из того, что провоз обойдется ему в два цента за фунт. Он заключил договор и должен был доставить хмель покупателю. Он был связан договором. Новый тариф поглощал всю его прибыль до последнего цента. Он был разорен.

–  Вы что, шутки вздумали шутить?
– взорвался он.- Вы пообещали мне тариф - два цента. На этом основании я и заключил сделку. Как это понимать?

Берман и клерк, стоя по другую сторону прилавка, смотрели на него.

–  Пять центов,- твердо повторил клерк.

–  Но ведь я же разорюсь!
– вскричал Дайк.- Ясно это вам? Я не заработаю и доллара. Да что там - заработаю! Я останусь кругом в долгах, это… это… Да вы меня по миру пустите! Это хоть вам понятно? Вы меня до нитки обираете.

Клерк пожал плечами.

–  Мы не принуждаем вас отправлять груз. Поступайте как вам угодно. Тариф - пять центов.

–  Но, черт вас побери, у меня ведь договор! Что я теперь буду делать? Ведь вы сказали мне… обещали, что тариф будет два цента!

–  Простите, что-то не припомню,- отвечал клерк.- И ничего об этом не знаю. Вот, что хмель поднялся в цене, это я знаю. Посевы хмеля в Германии погибли, в штате Нью-Йорк он совсем не уродился. Цена на хмель поднялась почти до одного доллара. Вы что, думаете, мы этого не знаем? А, мистер Дайк?

–  Да вам-то что? Какое вы имеете отношение к ценам на хмель?

–  А вот такое,- отвечал клерк, заговорив вдруг враждебно и вызывающе.- Тариф был повышен в соответствии с ценой. Мы не станем гонять взад-вперед

наши вагоны за здорово живешь. Мне было приказано повысить тариф па ваш товар до пяти центов, и, по-моему, вы еще легко отделались.

Дайк остолбенел. На какой-то миг наглость клерка даже восхитила его. Он забыл, что все это имеет к нему непосредственное отношение.

–  Боже милостивый!
– бормотал он,- боже милостивый! Что же дальше-то будет? Может, вы поделитесь со мной, на чем основан ваш тариф?
– с сарказмом спросил он и вдруг заорал в бешенстве.- Какие-такие у вас правила? Какие основания?

Услышав это, Берман, не принимавший участия в их споре, резко подался вперед. Впервые Дайк увидел, как лицо Бермана наливается яростью, как на нем проступает ненависть и пренебрежение к фермерскому сословию, с которым он вел борьбу.

–  Да, я хочу знать ваши правила! Чем вы руководствуетесь?
– не унимался Дайк, повернувшись к Берману.

На что Берман ответил, сопровождая каждое слово ударом указательного пальца по прилавку:

–  Что можем выжать, то и берем!

Дайк сделал шаг назад и ухватился за прилавок, чтобы сохранить равновесие. Он почувствовал, что у его кровь отхлынула от лица, а сердце налилось свинцом и отказывается работать.

События последнего времени промелькнули перед его мысленным взором, и он отчетливо увидел грозящие ему последствия. В свой хмельник он вколотил

все сбережения до последнего цента. Более того, уверенный в успехе, намереваясь и дальше развивать дело, он занял под него деньги - и у кого? У того же Бермана. И вдобавок заложил ему свой домик. Если он не уплатит долг в срок, Берман все заберет себе. Железная дорога не только заграбастает его прибыль до последнего цента, но и приберет к рукам его домик. Пустит его по миру. Что будет тогда с его матерью и малявкой? С его дочкой, которой он мечтал дать хорошее образование и воспитание? Целый год он рассказывал каждому встречному и поперечному о своем

намерении! Весь Боннвиль знает об этом. Теперь он станет всеобщим посмешищем! Ишь ты! Рабочий, сделавшийся фермером! То-то будет смеху! Эк сморозил! Вообразил, что сумеет увильнуть от железной дороги! Дайк вспомнил, как когда-то говаривал, что исполинский Трест пренебрежет его крохотным дельцем, сочтя ниже своего достоинства заглатывать такую мелкую рыбешку. И надо же! Как пальцем в небо попал!

Как он мог подумать, что железная дорога потерпит, чтобы кто-то у нее под боком наживался?

Он еще не пришел в ярость; безудержный гнев, понуждающий человека к действиям, еще не овладел им. Обрушившийся удар привел его в замешательство, ошеломил, смял.

Он пододвинулся, пропуская вошедшего человека в красной рубашке, без пиджака, со сложным дверным блоком в руках.

–  Куда вам это присобачить?
– спросил человек.

Дайк присел на обшарпанную скамейку, попавшую в контору Рагглса из железнодорожного вагона, и начал что-то вычислять огрызком карандаша на обратной стороне желтого конверта, то и дело ошибаясь и приходя от этого в полное замешательство.