– Ваша память в порядке, это тело вас подводит, – он был удивлен, почувствовав, какое испытал облегчение, когда Лорин вышла из комнаты. – Директор шлет вам приветы.

Луис Ричтер направился к дивану, жестом указал Киеу на место рядом с собой.

– Приветы? А Директор чего?

– Того места, в котором никогда не забывают своих бывших работников.

– В Делаваре, – со вздохом произнес Луис.

– Округ Колумбия, – поправил его Киеу.

– А, так вы переехали?

– Да нет же, наш офис там, где и всегда, мистер Ричтер.

– Совершенно верно, я запамятовал. А как старик? Все еще сражается с бюджетом?

Киеу знал, что ему следует соблюдать осторожность. Его информация о Фонде была ограниченной и отрывочной. И если ему не удастся свернуть старика с этой темы, его ждет провал.

– Директору нечего беспокоиться о государственном бюджете, мистер Ричтер, вы это знаете так же хорошо, как и я. Место, в котором мы все работаем, с самого начала имеет гарантированный процент от федерального бюджета, – необходимо брать инициативу на себя. Он наклонился вперед, молитвенно сложил руки: – Мистер Ричтер, неужели мы еще не наигрались в эту игру?

Вошла Лорин, поставила поднос с чаем на журнальный столик. И Киеу вновь не мог отвести от нее глаз. Он всем своим существом впитывал ее образ: как она ходит, говорит, смотрит на него своими широко расставленными глазами. Сердце его колотилось с такой силой, что ему пришлось призвать на помощь все внутренние ресурсы.

Старик разлил чай, протянул чашку Киеу, снова сел. С наслаждением принюхался: чай заварен правильно.

– Видите ли, – сказал он, – меня уже много лет не посещали бывшие коллеги.

Киеу понимал, что ему не следует проявлять нетерпение, но и ходить по тонкому льду он тоже больше не мог. И он начал:

– Мистер Ричтер, простите, если я слишком резко приступаю к цели моего визита, но мое время мне не принадлежит.

Старик поднялся на ноги, подошел к книжной полке, пробежался пальцами по корешкам.

– У меня к вам лишь один вопрос. Как называется то место, где вы родились заново? – Он повернулся и посмотрел в лицо Киеу. – Сын говорил мне, но я что-то подзабыл.

И Киеу понял, что время пришло: теперь одной хитрости недостаточно. Он заставил волнение и беспокойство отлететь прочь, и к нему пришло ощущение космических часов, в белоснежной тишине отбивали они свой ритм, слившийся с ритмом его сердца, с ритмом дыхания. Он почувствовал то воздушное пространство, которое отделяло его от Луиса Ричтера, услышал, увидел его. И произнес – сам удивившись своим словам:

– В Пномпене.

Луис Ричтер кивнул:

– Верно, так оно и есть. Как я мог забыть?

Он вернулся к дивану, зябко потер руки:

– А теперь, – заговорил он резким деловым тоном, – чем могу служить?

– Директор решил принять личное участие в этом расследовании, и я прибыл к вам по его приказу. Я должен взять у вас электронное подслушивающее устройство и доставить его в Вашингтон.

– Понятно, – Луис Ричтер почувствовал волнение. И понял, как тосковал все эти годы по работе, по прежним денькам, хотя ему казалось, что он с удовольствием обо всем этом забыл. Даже привычная боль отступила: он снова почувствовал себя живым, нужным. – Это, наверное, очень важно.

– Чрезвычайно, – ответил Киеу.

– Хорошо, подождите, – старик улыбнулся. – Я сейчас вернусь.

Киеу и Лорин остались одни. В комнате воцарилась тишина столь полная, что Лорин даже услыхала, как бились в оконное стекло насекомые. Киеу неотрывно смотрел на нее, и она покраснела – такого с ней со школы не было.

Она отметила, что этот человек очень красив, хотя в этой красоте было что-то дикое, что-то, что противоречило безукоризненной гармонии его черт. В глубине черных глаз таился хаос, но, как чувствовала она, хорошо организованный хаос.

Он и привлекал, и пугал ее. В нем была какая-то непонятная для нее сила, и эта сила воздействовала на нее. Ей уже знакомо это ощущение: временами она чувствовала такую силу и в Трейси. Но поскольку она не могла определить природу своих ощущений даже для себя самой, она никогда о них Трейси не говорила. Она даже не без успеха пыталась убедить себя, что все это – лишь плод ее воображения.

В конце концов, она понимала, что у определенных личностей есть своя аура. Такая аура была и у всех великих балерин, она выделяла их из множества других танцовщиц. Она тоже обладала аурой: она знала, что именно этим и захватывает публику. Подобным отличались и некоторые другие танцовщики и танцовщицы из их труппы.