— J’'ecris peu, je ne lis pas plus; mon roman devient une oeuvre de d'esespoir; j’ai fouill'e dans mon ^ame pour en retirer tout ce qui est capable de se changer en haine — et je l’ai vers'e p^ele-m^ele sur le papier: vous me plaindriez en le lisant!.. `a propos de votre mariage, ch`ere amie, vous avez d'evin'e mon enchantement d’apprendre qu’il soit rompu (pas francais); — j’ai d'ej`a 'ecrit `a ma cousine que ce nez en l’air n’'etait bon que pour flairer les alouettes — cette expression m’a beaucoup plu `a moi-m^eme. Dieu soit lou'e que ca soit fini comme cela, et pas autrement! — Au reste n’en parlons plus; on n’en a que trop parl'e. —

— J’ai une qualit'e que vous n’avez pas; quand on me dit qu’on m’aime, je ne doute plus, ou (ce qui est pire) je ne fais pas semblant de douter; — vous avez ce d'efaut, et je vous prie de vous en corriger, du moins dans vos ch`eres lettres.

— Hier il у a eu, `a 10 heures du soir, une petite inondation et m^eme on a tir'e deux fois du canon `a trois diff'erentes reprises, `a mesure que l’eau baissait et montait. Il у avait clair de lune, et j’'etais `a ma fen^etre qui donne sur le canal; voil`a ce que j’ai 'ecrit! —

— Voici une autre; ces deux pi`eces vous expliqueront mon 'etat moral mieux que j’aurais pu le faire en prose;

— Adieu…. je ne puis plus vous 'ecrire, la t^ete me tourne `a force de sottises; je crois que c’est aussi la cause qui fait tourner la terre depuis 7000 ans, si Mo"ise n’a pas menti.

Mes compliments `a tout le monde.

— Votre ami le plus sinc`ere

M. Lerma.

С.-Петербург, 28 августа.

Пишу вам в очень тревожную минуту, так как бабушка тяжело заболела и уже два дня как в постели; получив ваше второе письмо, я нахожу в нем теперь утешение. Назвать вам всех, у кого я бываю? У самого себя: вот у кого я бываю с наибольшим удовольствием. Как только я приехал, я посещал — и признаюсь, довольно часто — родственников, с которыми я должен был познакомиться, но в конце концов я убедился, что мой лучший родственник — я сам; я видел образчики здешнего общества: дам очень любезных, кавалеров очень воспитанных — все вместе они на меня производят впечатление французского сада, и не пространного и не сложного, но в котором можно заблудиться в первый же раз, так как хозяйские ножницы уничтожили всякое различие между деревьями.

Пишу мало, читаю не больше; мой роман становится произведением, полным отчаяния; я рылся в своей душе, желая извлечь из нее все, что способно обратиться в ненависть; и все это я беспорядочно излил на бумагу — вы бы меня пожалели, читая его!.. Кстати о вашем браке: дорогой друг, вы догадываетесь, как я рад, узнав, что он расстроился (не французский оборот); я уже писал моей кузине, что этот вздернутый нос годится разве что для того, чтобы вынюхивать жаворонков; — это выражение мне самому очень понравилось. Слава богу, что дело кончилось именно так, а не иначе. Впрочем, не будем больше говорить об этом; и так уже наговорили слишком много.

У меня есть достоинство, которого у вас нет; когда мне говорят, что любят меня, я в этом больше не сомневаюсь, или (что еще хуже) не подаю вида, что сомневаюсь; у вас же этот недостаток есть, и я вас прошу от него избавиться, по крайней мере в ваших милых письмах.

Вчера в 10 часов вечера произошло небольшое наводнение, и даже стреляли из пушек — по два выстрела три раза с промежутками по мере того как вода прибывала и убывала. Ночь была лунная, я сидел у окна, выходящего на канал; вот, что я написал!

Вот другие стихи; эти два стихотворения выразят вам мое душевное состояние лучше, чем я бы мог это сделать в прозе.

Прощайте… не могу больше писать, голова кружится от глупостей; думаю, что по той же причине кружится и земля вот уже 7000 лет, если Моисей не солгал.

Всем привет.

Ваш самый искренний друг М. Лерма.