— Нравится?

— Ага… — Борька вдруг смутился до слез, стоял, не зная куда девать руки. — Отец каждый год, где б ни был — хоть в Мансийске, хоть в Вартовске — приходил, духи дарил французские и розы с рынка. Хоть на час приходил — и обратно. Даже когда Феликс появился… Я французские-то не вытяну, дорого…

— А что, у вас тут французские духи есть?

— Да вон в Банном, в сельмаге — залейся. Кому они нужны, за полста рублей… Я розы ей подарю и духи какие-нибудь. Как ты думашь, поймет она?

— Поймет, Борька. Конечно, поймет, — серьезно ответила Алена.

Борька правил вниз по Тромъегану, подставив лицо холодному ветру. Время от времени он вспоминал крошечное Аленино ушко, и тогда будто горячая волна накрывала с головой, рот сам собой разъезжался в дурацкой счастливой улыбке, и Борька воровато оглядывался по сторонам — не видит ли кто.

А недавно с ней и вовсе чуть со стыда не помер. Шел на гребях в полкилометре от просеки, увидал издалека, как Алена купается в чистой песчаной заводи, плывет с заколотыми на макушке волосами. Когда обед готовили, Борька так и сказал ей — что видел, мол.

— Да?.. — Алена подняла глаза в упор и непонятно улыбнулась, как сейчас в палатке.

Борьку аж пот прошиб, когда понял, про что она подумала.

— Да не… Я это… — растерялся он. — Не ходила б ты одна. Лето же…

— Лето. Август, — подтвердила Алена, все не отводя глаз. — Ну и что?

— Как чо? Зэки бегают… Лагеря ж кругом… — еле промямлил Борька…

Потом вдруг развеселился, вспомнив, как Сан Саныч бросился записывать про то, что от комаров в гробу хорошо. Бородатый Сан Саныч ходил за Борькой с тетрадкой и все писал чего-то, а вчера подсел, стал расспрашивать, как рыбалят с острогой.

— С гребенкой-то? Баловство это, — сказал Борька. — Не столь набьешь, как покалечишь.

— А все же?

— Ну, как — светишь в воду, рыба на свет и идет.

— Тут ее… — Сан Саныч лихо размахнулся.

— Зачем? Тихонько к хребту опускашь и накалывашь.

Сан Саныч записал.

— А светят как? Фонариком?

— Не, зачем? Колчак накроет — бросать надо… Кирпич жгут.

— Кирпич? — Сан Саныч аж зашелся от восторга.

— Но. В керосин на день ложишь, он всосет — потом долго чадит.

Борька недоуменно смотрел, как Сан Саныч быстро чирикает красивой ручкой в тетрадке, почесывая от нетерпения другой рукой бороду.

— А зачем тебе?

Сан Саныч неожиданно смутился.

— Да так… Рассказами балуюсь…

Борька спустился до Оби и пошел направо, к Сургуту. Он понемногу успокоился от долгого треска мотора, шума воды за кормой и привычно задумался про жизнь.

Всего-то неделю прожил в отряде, а уже через силу уехал, оторвался на день. Хоть и непонятные они все, кроме Степана: и Сан Саныч со своей тетрадкой, и Витя — дурачится больше всех, смеется, играет на гитаре, а потом вдруг замрет, и глаза как стеклянные. Разговоры — сколь Борька ни вслушивался — непонятные, и ссорятся не понять на чем. Как болгары, что на Иртыше лес валят — слова-то все знакомые, а про что — не разберешь.

Почему Алене не нравится Степан, такой сильный и надежный, пусть грубоватый, но прямой, а нравится командир, тонконогий и нудный, как малярийный комар? Недавно пристал к Борьке, стал допрашивать, собирается ли он, мол, первого сентября в школу идти. Борька врать-то не привык, на реке оно без пользы, тут просто: накрыли — беги, догнали — не спросят. Мучился, насилу придумал, что школа на ремонте до двадцатого.

До двадцатого три недели. Двадцатого отряд уезжает. Еще три недели можно жить…

Мимо проплыл брюхом кверху косяк мертвой рыбы. И еще один — лодка врезалась в середину, разбила надвое. Борька сбросил гарь, выудил из воды рыбину, посмотрел, кинул обратно. Тревожно огляделся: рыба покачивалась на волне у берега, лежала на заплеске, уже высохшая, обклеванная птицей, а из-за луки тянулся по течению серебристый ручеек — плотва, нельма, щуки. Борька рванул вперед.

За лукой уткнулась носом в берег ТБСка. Два мужика, стоя по колено в рыбе, сгоняли ее в воду лопатами. Еще двое покуривали на баке, в теньке. Борька запрыгнул на палубу.

— Вы чо это делаете, а? Чо делаете?

— Не видишь? — мрачно ответил один, продолжая работать лопатой. Остальные на Борьку даже не взглянули.

— Да вы ж… вы ж реку губите! Зачем ловили-то, чтоб обратно бросить?

— Ты куда шел, земляк? — спросил мужик с бака.

— В Сургут.

— Ну и двигай дальше.

— Я двину! Двину! — бессильно закричал Борька, — Я на вас колчаков напущу, они вам так двинут!

— Орать-то! — завелся и мужик. — Оратор! Орать каждый горазд. Ты колчака на тех напусти, кто план шлет, а тару не дает! Второй раз сбросили — думашь, охота даром работать? Всякий малек жизни учить будет. Сами на реке кормимся!