— Она скучает по Гвидру, — позже объяснила мне Кайнвин. Артур распорядился, чтобы сын находился при нем неотлучно, так что Гвидр уехал с отцом на встречу с королем Мэуригом. — Их бы надо поженить на будущий год — это ее исцелит.

— Если Артур вообще позволит Гвидру взять ее в жены, — угрюмо отвечал я. — Ныне он нас не слишком-то жалует. — Я тоже хотел поехать с Артуром в Гвент, но он резко отказал мне. Было время, когда я почитал себя его самым близким другом, но теперь Артур скорее огрызался на меня, нежели бывал мне рад. — Он думает, я поставил под удар жизнь Гвидра, — посетовал я.

— Нет, — покачала головой Кайнвин. — Он отдалился от тебя с той самой ночи, когда узнал об измене Гвиневеры.

— А что это поменяло?

— Дело в том, что ты тогда был с ним, родной, — терпеливо объяснила Кайнвин, — так что с тобой он не может притворяться, будто ничего не произошло. Ты стал свидетелем его позора. Он видит тебя — и вспоминает о ней. А еще он завидует.

— Завидует? Кайнвин улыбнулась.

— Он думает, ты счастлив. И теперь вбил себе в голову, что если бы женился на мне, то тоже был бы счастлив.

— Наверное, и впрямь был бы, — отозвался я.

— Так он даже предлагал, — беззаботно сообщила Кайнвин.

— Предлагал — что? — взорвался я.

— Да не всерьез, Дерфель, не всерьез, — успокоила меня она. — Бедняга нуждается в утешении. Он думает, если одна женщина его отвергла, так, значит, отвергнет любая другая, и поэтому спросил меня.

Я тронул рукоять Хьюэлбейна.

— Ты ничего мне не рассказывала.

— А зачем? Рассказывать-то нечего. Он задал бестактный вопрос, а я сказала, что поклялась богам быть с тобой. Сказала очень мягко, а ему потом было ужасно стыдно. А еще я обещала ему, что тебе не скажу, а теперь вот нарушила обещание, и значит, боги меня накажут. — Она пожала плечами, словно давая понять: кара заслужена и потому принимается безропотно. — Ему нужна жена, — невесело усмехнулась она.

— Или просто женщина.

— Нет, — покачала головой Кайнвин. — Артур не из таких. Он не может переспать с женщиной и уйти восвояси как ни в чем не бывало. Он не видит разницы между желанием и любовью. Когда Артур вручает душу, он отдает всего себя — по мелочам он себя не разменивает.

Меня по-прежнему душил гнев.

— Итак, он женился бы на тебе — а от меня он чего ждал при таком раскладе?

— А ты бы правил Думнонией как опекун Мордреда, — отозвалась Кайнвин. — Артур вбил себе в голову дурацкую идею, что я уехала бы с ним в Броселианд и мы бы там жили не тужили, точно дети под солнышком, а ты бы остался здесь и разгромил саксов. — Она рассмеялась.

— И когда же он тебе это предлагал?

— В тот самый день, когда отправил тебя к Элле. Наверное, думал, что я убегу с ним, пока ты в отъезде.

— Или надеялся, что Элла убьет меня, — возмущенно отозвался я, вспоминая об обещании саксов казнить любого посланца.

— Потом ему было очень стыдно, — серьезно заверила меня Кайнвин. — И не вздумай ему проболтаться, что я тебе рассказала. — Она заставила меня дать слово, и обещание я сдержал. — На самом деле это все пустое, — добавила она, заканчивая разговор. — Скажи я «да», то-то он бы опешил. Он задал свой вопрос, Дерфель, потому что ему очень больно, а мужчины, когда им больно, ведут себя безрассудно. Чего ему на самом деле хочется, так это сбежать с Гвиневерой, да только он не может: гордость не позволяет, и, кроме того, он знает, что без него мы саксов не разобьем.

А для этого нам требовались Мэуриговы копейщики, но никаких известий о переговорах Артура с Гвентом к нам не приходило. Текли недели, а с севера по-прежнему ни слуху ни духу. Заезжий проповедник из Гвента рассказал нам, что Артур, Мэуриг, Кунеглас и Эмрис всю неделю совещались в Бурриуме, столице Гвента, но на чем вожди порешили, священник понятия не имел. Этот смуглый, косоглазый коротышка с жиденькой бороденкой, с помощью пчелиного воска уложенной в форму креста, приехал в Дун Карик, дабы основать в деревушке церковь, а то как же без нее! Как оно в обычае у странствующих проповедников, за ним таскалась орава женщин: три жалкие неряхи собственнически льнули к нему. Я впервые узнал о его появлении, как только он принялся проповедовать за кузницей у ручья, и послал Иссу и пару копейщиков прекратить это безобразие и привести его в дом. Мы угостили его кашей-размазней из проросшего ячменя: ел он жадно, ложкой запихивал в рот горячее варево, а потом шипел и плевался, обжигая язык. Комья каши застревали в крестовидной бороде. Женщины есть отказывались до тех пор, пока священник не насытился.

— Артур ныне отбыл на запад — вот и все, что мне известно, господин, — отвечал он на наши нетерпеливые расспросы.

— Куда?

— В Деметию, господин. К Энгусу Макайрему.

— Зачем? Проповедник пожал плечами.

— Не знаю, господин.

— А готовится ли король Мэуриг к войне? — полюбопытствовал я.

— Он готов защищать свои земли, господин.

— А как насчет защитить Думнонию?

— Только если Думнония признает единого Бога, Бога истинного, — промолвил священник, крестясь деревянной ложкой и забрызгивая грязную рясу ячменной кашей. — Наш король ревностно служит кресту и не уступит своих копий язычникам. — Священник поднял глаза на бычий череп, прибитый к стропилам, и вновь осенил себя крестом.

— Если саксы захватят Думнонию, Гвент падет следом, — промолвил я.

— Христос защитит Гвент, — настаивал проповедник. Он передал миску одной из женщин, и та принялась вычищать скудные остатки грязным пальцем. — Христос убережет и тебя, господин, — продолжал он, — если ты смиришься пред Ним. Если ты отречешься от своих богов и примешь крещение, в будущем году ты всенепременно одержишь победу.

— Тогда отчего же Ланселот не одержал победу минувшим летом? — полюбопытствовала Кайнвин.