Переводы
вернуться

Лившиц Бенедикт Константинович
Шрифт:

АРТЮР РЕМБО

(1854–1891)

ОФЕЛИЯ

1

По черной глади вод, где звезды спят беспечно, Огромной лилией Офелия плывет, Плывет, закутана фатою подвенечной. В лесу далеком крик: олень замедлил ход. По сумрачной реке уже тысячелетье Плывет Офелия, подобная цветку; В тысячелетие, безумной, не допеть ей Свою невнятицу ночному ветерку. Лобзая грудь ее, фатою прихотливо Играет бриз, венком ей обрамляя лик. Плакучая над ней рыдает молча ива. К мечтательному лбу склоняется тростник. Не раз пришлось пред ней кувшинкам расступиться. Порою, разбудив уснувшую ольху, Она вспугнет гнездо, где встрепенется птица. Песнь золотых светил звенит над ней, вверху.

2

Офелия, белей и лучезарней снега, Ты юной умерла, унесена рекой: Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега О терпкой вольности шептаться стал с тобой? Не потому ль, что он, взвевая каждый волос, Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев? Что услыхала ты самой Природы голос Во вздохах сумерек и жалобах дерев? Что голоса морей, как смерти хрип победный, Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених, Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный, Апрельским утром сел, немой, у ног твоих? Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег; Оно безмерностью твое глушило слово – И Бесконечность взор смутила твой навек.

3

И вот Поэт твердит, что ты при звездах ночью Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике. И что Офелию он увидал воочью Огромной лилией, плывущей по реке.

РОМАН

1

Нет рассудительных людей в семнадцать лет! Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады. Шумливые кафе. Кричаще-яркий свет. Вы направляетесь под липы эспланады. Они теперь в цвету и запахом томят. Вам хочется дремать блаженно и лениво. Прохладный ветерок доносит аромат И виноградных лоз, и мюнхенского пива.

2

Вы замечаете сквозь ветку над собой Обрывок голубой тряпицы с неумело Приколотой к нему мизерною звездой, Дрожащей, маленькой и совершенно белой. Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин Пьянит такая ночь… Как будто бы спросонок, Вы смотрите вокруг, шатаетесь один, А поцелуй у губ трепещет, как мышонок.

3

В сороковой роман мечта уносит вас… Вдруг – в свете фонаря, – прервав виденья ваши, Проходит девушка, закутанная в газ, Под тенью страшного воротника папаши. И, находя, что так растерянно, как вы, Смешно бежать за ней без видимой причины, Оглядывает вас… И замерли, увы, На трепетных губах все ваши каватины.

4

Вы влюблены в нее. До августа она Внимает весело восторженным сонетам. Друзья ушли от вас: влюбленность им спешна. Но вдруг… ее письмо с насмешливым ответом. В тот вечер… вас опять влекут толпа и свет… Вы входите в кафе, спросивши лимонаду… Нет рассудительных людей в семнадцать лет Среди шлифующих усердно эспланаду!

ЛОРАН ТАЙАД

(1854-1919)

ПОСВЯЩЕНИЕ

Он хвалит свой товар, но сдержанно: народ Зевак во всем готов увидеть повод к сплетням. «Слоноподобная Венера! Только вход Не разрешается несовершеннолетним!» Безусые юнцы, солдатики, легко В предложенную им уверовав программу, Проходят под навес, где предъявляют даму – Сто пятьдесят кило, затянутых в трико. Один из простаков, объятый страстным пылом К гигантской женщине, совсем прирос к перилам И делает свой взнос вторично торгашу, Как вдруг из темноты, неотразимо-томен, Желая ободрить его, басит феномен: «Ты можешь трогать всё – ведь я не укушу!»

АЛЬБЕР САМЕН

(1858-1900)

* * *

Ночное празднество в Бергаме. Оттого ли, Что мягким сумраком весь парк заворожен, Цветам мечтается, и в легком ореоле Холодная луна взошла на небосклон. В гондолах медленно подплыв к дворцу Ланцоли, Выходят пары в сад. За мрамором колонн Оркестр ведет Люли. При вспышках жирандолей Бал открывается, как чародейный сон. Сильфид, порхающих на всем пространстве залы, Высокой пошлостью пленяют мадригалы, И старых сплетниц суд не так уже суров, Когда, напомнивши о временах Регентства, Гавотов томное им предстоит блаженство В размеренной игре пахучих вееров.

ГИЙОМ АПОЛЛИНЕР

(1880–1918)

СУХОПУТНЫЙ ОКЕАН

Я выстроил свой дом в открытом океане В нем окна реки что текут из глаз моих И у подножья стен кишат повсюду спруты Тройные бьются их сердца и рты стучат в стекло Порою быстрой Порой звенящей Из влаги выстрой Свой дом горящий Кладут аэропланы яйца Эй берегись уж наготове якорь Эй берегись когда кидают якорь Отлично было бы чтоб с неба вы сошли Как жимолость свисает с неба Земные полошатся спруты Какое множество средь нас самих себя хоронит О спруты бледные волн меловых о спруты с бледным ртом Вкруг дома плещет океан тебе знакомый Не забываясь даже сном

ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ

(1892-1959)

МЭРИ

Дрожь твоих ресниц я видел, Мэри. Ты в ту ночь стояла под венцом И, как осень за порогом двери, Никла опечаленным лицом. Вздрагивая, трепеща, мигая, Вкруг горело множество огней, Но чело твое, о дорогая, Было свеч таинственных бледней. Купол, стены облеклись в сверканья, Роз струился легкий аромат, Но, уже устав от ожиданья, Женщины молились невпопад. Ты клялась не сознавая, Мэри, Скорбь свою не в силах превозмочь, И сегодня я уже не верю, Вправду ль ты венчалась в эту ночь. Кто-то, перстня растеряв каменья, Горестно оплакивал его. Сирый и достойный сожаленья, День был не похож на торжество. Торопливо вышел я из храма, Но куда? Отяжелел мой взор. Ветер выл на улице упрямо, Злобный дождь хлестал меня в упор. В бурку я закутался плотнее, Мысль одна терзала сердце мне… Вдруг – твой дом. Бессильно цепенея, Тут же прислонился я к стене. Так стоял я долго. Надо мною Черных тополей шуршала мгла, Шелестела сумрачной листвою, Крыльями взлетевшего орла. Но о чем шептались ветви в небе, Нам обоим, Мэри, невдомек; Знаю лишь: не мне сужденный жребий Уносился с ветром, как поток. О, скажи: навеки неужели Радость озаренья отошла? Все ль мои мечты отшелестели Крыльями взлетевшего орла? Почему на небо так глядел я, Словно свет зари мне мог помочь? Почему «Могильщика» запел я? Кто мою услышал «Я и ночь»? В сердце, чуждом людям, чуждом миру, Частый дождь усиливал тоску, И заплакал я, подобно Лиру, Брошенному всеми старику.