Шрифт:
Гней растерялся:
– Я не помню.
И Децим напомнил:
– «Если бы не этот Рим…» В каком это смысле понимать?
– Мне кажется…
– Что тебе кажется, Гней?
– Я думаю…
– Опять это самое – «я думаю»! Я говорил тебе, что это пустое все! Ты не должен думать!
Лоб Гнея покрылся легкой испариной. Что надо этому солдафону? Ведь ясно же: одно дело воевать против Митридата, а другое – против Рима.
Децим не спускал с него сердитых глаз.
– Это все понятно, – пробурчал он.
– Я подумал, Децим, что лучше бы сразу на Митридата.
– А!
– Хорошо бы в Малую Азию! С ходу!
– А!
– Этот Рим, Децим, совсем ни к чему… То есть он помеха нам…
– А!
– Вот и все!
Центурион сплюнул, отошел на шаг.
– Ну и скользкий ты тип! – проворчал Децим. Он сделал несколько шагов в сторону, но воротился и прошипел: – Советую тебе, Гней, поменьше думать и получше точить меч. Не сегодня-завтра он пригодится. Ты меня понял?
Молодой воин проглотил слюну.
– Понял, – сказал он.
– Без Рима нам не обойтись. Понял? Без того, чтобы не сокрушить Мария, нам не обойтись. Приказываю тебе не думать, но служить исправно.
– Слушаюсь! – проговорил Гней.
– Не думать, но служить! – повторил Децим.
– Слушаюсь!
Децим помолчал. А потом добавил наставительно:
– Если этот старикашка останется в Риме – никакой Малой Азии нам не видать…
Гней пробовал оправдаться:
– Я сказал тебе: это ужасно, что римляне берут Рим…
– Ну и что с того?
– Я подумал: такого не было от века.
– Ну и что с того?
– Не было, подумал я. И взгрустнулось от этого.
Центурион смачно сплюнул и выругался.
– Не было, так будет, – заключил он. И, уходя, сказал: – Не думать, но служить!
– Слушаюсь!
Децим погрозил пальцем Гнею и удалился утиной, грузной, устрашающей походкой.
Гней занял его место на камне. Это был валун – гладкий, пестрый: местами темный, почти черный, местами красноватый, местами белый. «Надо же, такой разный, такой разноцветный, а спаян воедино». Гней Алким погладил камень, и на ум пришло сравнение с Римом: так много разного народу, а все вместе точно этот камень. Какая же сила цементирует людей? Солдат пригляделся получше: и действительно, каждая крупинка – белая, красная, черная, желтая – как бы отдельно, и в то же время вырвать их, оторвать их одну от другой невозможно. И невольно спросил себя: а сладко ли крупинкам в этом массивном валуне? Не страдает ли каждая из них?
Вдруг ему почудилось, что страдает каждая крупинка. Страдает неимоверно от этого жестокого, цепкого цемента. Что цемент этот должен быть невыносим. Зачем он нужен? Кто его придумал?
Гней Алким сказал себе: Децим слишком разгневан. Что он собирается делать? Мстить Гнею? Или забыть обо всем, что было здесь говорено? И почему он придал столь большое значение замечанию о Риме? Разве это не правда? Разве не странно, что Рим хотят взять приступом сами римляне? Это же противоестественно!..
Мимо проходил воин из одного манипула с Гнеем.
– Спать не собираешься? – спросил он весело.
– Пока нет, – ответил Гней.
– Мечтаешь?
– Мечтаю.
– О ней?
– О ней.
Воин остановился. Раскачиваясь на ногах, словно бы пританцовывая, почти пропел:
– Кто она? Кто она? Скажи мне…
У него, кажется, был голос. Его родители прибыли в Рим с предгорьев Альп. Полноправный гражданин – квирит, – белокурый, по-видимому, знал цену своей глотке. И он уже спел по-настоящему:
Мечтает о красавице воин,Щит и меч держа в руках.Воин мечтает, воин влюбленный!..Белокурый солдат высоко подпрыгнул и смешно присел.
– Ну? – сказал он. – Скажи что-нибудь, Гней.
– Скажу, что ты весел…
– А почему бы и нет! Не сегодня-завтра пойдем в бой.
– Тебя не смущает, что это твой родной город?
– А какая разница, Гней! Слушай, я начинаю ржаветь вместе со своим мечом. Не довольно ли?
– Пожалуй, довольно.
– Наведем порядок в Риме, а затем – эгей! – прямо на Митридата!
Гней не очень понимал этого молодцеватого воина. Думал о чем-то своем и о том, чего хотел от него Децим…
Молодой солдат обнял Гнея. Сжал его крепко.
– Бей! Круши! Громи! – закричал он. И, отпустив, побежал. Словно бить кого-то. Словно крушить. Словно громить.
Небо стало темным. А луна – светлее. Гней постоял немного и побрел в палатку.
8
Рим снова направил к Сулле своих военных трибунов. Марий и сенат вполне оценивали военную силу, расположенную в лагере близ Альба-Лонги. Не вести переговоров с Суллой не разумно. Никакого удовольствия, разумеется, от этого не могли ожидать ни сенат, ни тот же Марий.