Шрифт:
– Пистолет отдай. Как я без пистолета вернусь?
– Пусть пан пистолет забирает. Только он без патронов. И не панский это пистолет. Это пистолет убитого в Грузии милиционера.
– Чужой, с убитого, не возьму.
– Тогда пусть пан ходит с пустой кобурой. Пока подчиненные паны внимания не обратят. Пусть пан Кабалава выбирает. Может пан без пистолета ходить или, пока, – с чужим. Как пану нравится. Если хорошо пан вести себя будет, мы посмотрим, может, под вагонами панский пистолет найдем… Может, в каком мусорном ящике панское удостоверение НКВД разыщется.
– Не могу идти. Мой заместитель доложит, что меня целую ночь не было.
– Не доложит. Иди.
– А как вы, товарищ Завенягин, относитесь к товарищу Берия?
Завенягин посмотрел в страшные глаза и увидел перед собою не Сталина, но удава, сжавшегося в комок перед броском. Свернулся в кресле удав, кольца свои медленно сжимает. Желтые сталинские глаза не выражают ничего, как ничего не выражают змеиные глаза. Сталин просто задал вопрос и ждет ответа. Ждет терпеливо, как змея, у которой нет представления о времени. Завенягин смотрит в желтые мутные глаза, в которых нет отблеска, и понимает, что у него нет сил ни отвести взгляда, ни моргнуть. Теперь он понял, почему крыса в зоопарке не бежит от удава. У крысы нет сил отвернуться. Чтобы бежать, надо морду в другую сторону развернуть, но под таким взглядом все живое цепенеет. Но если бы и хватило у крысы сил отвернуться, то лапки все равно не понесли бы. Удивительно, но единственный выход из этой ситуации обезумевшая от ужаса крыса видит только в том, чтобы ползти этим глазам навстречу. Вот для такого движения в ее лапках силы есть. А для движения в любую другую сторону сил нет!
Завенягин ощутил себя крысой. Большой черной ободранной крысой-самцом. Чтобы не ползти навстречу желтым глазам, вцепился Завенягин в ручки кресла, царапая вековой дуб и ломая ногти.
– Как вы, товарищ Завенягин, относитесь к товарищу Берия? – приплыл откуда-то непонятный вопрос. Завенягин всем своим существом вдруг ощутил, что Сталин видит его насквозь и читает его мысли. Да! Сталин читает мысли и знает все. Знал Завенягин, что Сталин с чародеями путается, что учится у них. Слышал Завенягин, что Сталин всех насквозь видит и мысли читает. Только не верил. Теперь ясно: читает. Всем Завенягин рассказывал, что любит Лаврентия Павловича Берия. Никогда кривого слова против Лаврентия Павловича не сказал. И только Сталин один сумел прочитать настоящие его думы. Понимает Завенягин, что Сталина ему не обмануть. Знает Завенягин, что игра кончена. И обманывать Сталина Завенягину незачем. Нет у Завенягина сил на обман.
– Товарищ Сталин, вы спрашиваете, как я отношусь к товарищу Берия?
– Именно это я спрашиваю.
– Я его ненавижу.
День и ночь в работе Лаврентий Павлович Берия. Рядом с кабинетом оборудовали ему комнату отдыха: ковров настелили, тахту поставили, сосновые щиты на окнах бархатом занавесили. Он туда на несколько минут – отвлечься от дел. И снова за дела.
– Але. Товарища Сталина. Товарищ Сталин, мы планировали моим заместителем назначить товарища Аказиса.
– Да, мы так с тобой, Лаврентий, и договорились.
– Товарищ Сталин, его нельзя назначать моим заместителем.
– Почему, Лаврентий?
– Он в окошко прыгнул.
– А разве того, кто в окошки прыгает, нельзя назначать твоим заместителем?
– Он с самого верхнего этажа, товарищ Сталин.
– Видишь, Лаврентий, как тебя люди боятся, от тебя в окошки прыгают. А меня никто не боится. От меня никто в окошки не прыгает.
Долго-долго очередь-сороконожка у окошка извивалась. Окошечко – страшно руку просунуть – решетки кругом и арочка стальная со стальной же заслонкой: того гляди, заслонка та со стопоров сорвется, ладонь оттяпает.
Давно Николай Иванович по очередям не толкался. Давно. Ноги ноют. И хребет. Он-то думал, нет больше очередей по стране, а вишь ты, ошибся. Два часа отдай и не греши.
– Товарищ Сталин, так кого же мы назначим моим заместителем?
– Лаврентий, кто у нас нарком НКВД?
– Я, товарищ Сталин.
– Вот и выбирай сам себе заместителя, тебе же с ним работать, не мне. Потому – твой выбор. Сам выбирай кандидата, а мы тут с товарищами посоветуемся, твой выбор утвердим.
– Рапава.
– Рапава? Авксентий Нарикиевич? НКВД Грузии? Очень хороший человек. Выдающийся человек. Но послушай, Лаврентий, я – грузин, ты – грузин, Рапава – грузин. Что про нас русские подумают. Скажут, окопались в Кремле и на Лубянке одни грузины. Давай русского.
– Кубаткин.
– Петр Николаевич? НКВД Москвы? Какой хороший кандидат. Удивительный человек. Но ведь пьяница…
– Никишев.
– Иван Федорович? Начальник Дальстроя? Я его, Лаврентий, знаю. Хороший человек. Вот его нам и надо. Я полностью его кандидатуру поддерживаю.
– Товарищ Сталин, завтра я на Никишева все материалы вам перешлю.
– Хорошо… Только не знаю, поддержат ли меня товарищи. Все знают, что Никишев бабник. Зачем тебе в заместителях бабник? Мало ли и без него бабников на Лубянке? Давай другого.
– Кого же другого?
– Что, у тебя уже друзей нет в НКВД?
– Может, товарищ Сталин, Завенягина назначить?
Но подошел черед Николая Ивановича Ежова. Один он остался из всей очереди. На цыпочки приподнялся, в окошечко заглянул.