— Возвращаясь домой, я наткнулся в коридоре на дьявольское множество картонок, — томно протянул мистер Симпсон.

— Предметы туалета, без сомнения, — предположил почитатель «Дон-Жуана»:

— Мильтон? — осведомился мистер Симпсон.

— Нет, Байрон, — презрительно ответил мистер Хикс. Он был в этом совершенно уверен, потому что никого другого не читал.

— Ш-ш. Вот и девочки! — И оба начали громко разговаривать.

— Миссис Мейплсон, мисс Мейплсон, мисс Мейплсон — мистер Хикс. Мистер Хикс — миссис Мейплсон, мисс Мейплсон, мисс Мейплсон, — сказала раскрасневшаяся миссис Тибс, которая перед этим руководила операциями на кухне внизу и теперь напоминала восковую куклу в жаркий день.

— Мистер Симпсон, прошу прощения — мистер Симпсон — миссис Мейплсон, мисс Мейплсон, мисс Мейплсон, — и то же самое наоборот.

Джентльмены принялись учтиво расшаркиваться с таким видом, словно жалели, что руки их не превратились в ноги, ибо они не знали, куда их деть; дамы улыбнулись, присели, опустились в кресла и нагнулись за уроненными носовыми платками; джентльмены остановились у окна; миссис Тибс разыграла прелестную пантомиму со служанкой, которая явилась задать какой-то вопрос относительно соуса к рыбе; затем барышни посмотрели друг на друга, а остальные, казалось, открыли неожиданные красоты в узоре каминной решетки.

— Джулия, милочка, — обратилась миссис Мейплсон к младшей дочери голосом, достаточно громким, чтобы все ее услышали. — Джулия!

— Что, маменька?

— Не горбись. — Это было сказано с целью привлечь общее внимание к фигуре дочери, достоинства которой были несомненны. Все присутствующие, естественно, устремили взоры на мисс Джулию, и наступила новая пауза.

— Вы себе представить не можете, какой грубиян кучер вез нас сегодня! — конфиденциальным тоном обратилась миссис Мейплсон к миссис Тибс.

— Боже мой! — ответила та с видом величайшего сочувствия.

Она не успела ничего прибавить, потому что служанка опять появилась в дверях и начала посылать хозяйке настойчивые сигналы.

— По моему мнению, кучера наемных карет — всегда грубияны, — вкрадчиво сказал мистер Хикс.

— Совершенно справедливо! — ответила миссис Мейплсон с таким выражением, как будто подобная мысль никогда прежде не приходила ей в голову.

— Кэбмены тоже, — сказал мистер Симпсон.

Это замечание не имело успеха, так как никто ни словом, ни жестом не выдал хотя бы малейшей осведомленности о привычках и обычаях кэбменов.

— Робинсон, что вам, наконец, надо? — сказала миссис Тибс служанке, которая уже пять минут кашляла и сморкалась за дверью, стараясь привлечь к себе внимание хозяйки.

— С вашего позволения, мэм, хозяину нужна чистая смена, — ответила застигнутая врасплох служанка.

Молодые люди отвернулись к окну и громко прыснули, точно пробки вылетели из двух бутылок с лимонадом; дамы прижали к губам носовые платочки, а низенькая миссис Тибс выскочила из комнаты, чтобы дать Тибсу чистое белье, а служанке — нагоняй.

Вскоре затем появился мистер Колтон, последний из жильцов, оказавшийся удивительно умелым собеседником. Мистер Колтон был пожилой фат — старый холостяк. Он часто говаривал, что, хотя его лицо нельзя назвать красивым в строгом смысле слова, оно, однако, поражает своей оригинальностью. И он был совершенно прав. При взгляде на него невольно вспоминался круглый дверной молоток, полулев-полуобезьяна, причєм это сравнение можно было распространить и на его характер и на стиль его разговора. Мистер Колтон топтался на месте, пока все остальное двигалось вперед. Он ни разу в жизни не придумал новой темы для беседы и не высказал самостоятельной мысли; но если речь шла о чем-нибудь давно известном или, продолжая сравнение, если кто-нибудь его дергал, он начинал барабанить с необычайной быстротой. Порой у него бывал приступ нервного тика, и это, можно сказать, его приглушало, потому что в таких случаях он производил вдвое меньше шума, чем обычно, когда надоедливо твердил — тук-тук-тук — одно и то же. До сих пор не женившись, он все еще высматривал невесту с деньгами. Он имел пожизненную ренту, около трехсот фунтов в год, был чрезвычайно тщеславен и безмерно себялюбив. Он приобрел репутацию безукоризненно вежливого человека и каждый день прогуливался по Гайд-парку и Риджент-стрит.

Этот почтенный человек решил держаться с миссис Мейплсон как можно любезнее — правду говоря, каждый из присутствующих желал проявить себя с самой лучшей стороны, ибо миссис Тибс сочла полезным прибегнуть к тонкой хитрости и дала джентльменам понять, что дамы весьма богаты, а дамам намекнула, что все джентльмены — «завидная партия». Легкий флирт, думала она, поможет ей удерживать всех жильцов, не приводя ни к каким другим последствиям.

Миссис Мейплсон, предприимчивая вдова лет пятидесяти, была хитра, практична и красива. Она проявляла нежнейшую заботливость по отношению к своим дочерям, в доказательство чего постоянно твердила о своей готовности вторично выйти замуж, если это окажется полезным ее милочкам — другой побудительной причины у нее, разумеется, быть не могло. Да и сами «милочки» не были нечувствительны к перспективе «солидного семейного очага». Одной из них исполнилось двадцать пять, другая была на три года моложе. За четыре сезона они побывали на всевозможных водах, играли в лотерею по курзалам, читали на балконах, торговали на благотворительных базарах, танцевали на балах, разговаривали о чувствах, — словом, делали все, что только может сделать трудолюбивая девушка, но пока — безуспешно.

— Как мистер Симпсон вeликoлeпнo одевается, — шепнула Матильда Мейплсон своей сестре Джулии.

— Чудесно, — согласилась младшая.

Великолепный джентльмен, о котором шла речь, был во фраке каштанового цвета с бархатным воротником и манжетами такого же оттенка — костюм, напоминающий тот, что облекает фигуру аристократического инкогнито, снисходящего до исполнения роли «щеголя» в пантомиме у Ричардсона.

— Какие бакенбарды! — сказала мисс Джулия.

— Очаровательные! — поддержала ее сестра. — А волосы!