Старший сержант снова поворачивается лицом к батальону. "Смирно!" гаркает он. Неуловимое движение пробегает по рядам, неуловимо предваряющее тот влажный и тупой звук, который, не успев возникнуть, тут же и замирает. Стек старшего сержанта уже не зажат под мышкой, теперь он опирается на него, как это делали офицеры. Взгляд его некоторое время блуждает но первой шеренге строя.

– Сержант Канинхэм!
– произносит он наконец.

– Сэр?

– Записали фамилию этого рядового?

Молчание - оно длится чуть больше, чем краткое мгновенье, чуть меньше, чем долгое мгновенье... Затем сержант откликается:

– Какого рядового, сэр?

– Вашего солдата, - говорит старший сержант.

Батальон стоит неподвижно. Дождь тихо моросит в грязь, как будто он уже выбился из сил и не может ни пойти сильней, ни остановиться.

– Вашего солдата, который не бреется, - говорит старшина.

– Грей, сэр, - отвечает сержант.

– Грей! Выйти из строя! Сюда!

Солдат Грей выходит не спеша из рядов, невозмутимо проходит перед строем, его шотландская юбка набухла, потемнела, обвисла, как намокшая попона. Он останавливается против старшего сержанта.

– Почему не брились утром?
– спрашивает старший сержант.

– Года мне еще не вышли бриться, - отвечает Грей.

– Сэр, - добавляет старший сержант.

Грей неподвижно смотрит куда-то поверх плеча старшего сержанта.

– Говорить "сэр", когда разговариваете с унтер-офицером первого класса, - отчеканивает старший сержант.

Грей упрямо смотрит мимо его плеча, его лицо под шапочкой без козырька бесчувственно к холодным струям дождя, как будто оно из камня.

Старший сержант повышает голос:

– Сержант Канинхэм!

– Сэр?

– Наложить взыскание и за неподчинение тоже.

– Слушаюсь, сэр.

Старший сержант снова глядит на Грея.

– А уж я позабочусь, не миновать вам штрафного батальона. Становитесь в строй!

Грей не спеша поворачивается и возвращается в строй. Старший сержант провожает его взглядом. Он снова повышает голос:

– Сержант Канинхэм!

– Сэр?

– Вы не записали фамилию этого рядового, как вам было приказано. Еще раз повторится - сами попадете под взыскание.

– Слушаюсь, сэр.

– Выполняйте!

– Да чего же это ты не побрился?
– спрашивает Грея сержант. Они уже вернулись в барак - каменный сарай с облупленными стенами, куда не проникает свет, - и теперь сидят на корточках вокруг жаровни в спёртом, пропахшем мочой воздухе, на мокрой соломе.
– Ты же ведь знал, что у нас нынче проверка!

– Годами я не вышел, чтобы бриться, - отвечает Грей.

– Да ведь ты же знал, что полковник тебя все равно заметит?

– Не вышли мне года, чтобы бриться, - упрямо и невозмутимо повторяет Грей.

III

– Вот уже двести лет, - говорит Мэтью Грей, - каждый день, кроме воскресенья, корабли идут вверх по Клайду или выходят из его устья, и не было еще на Клайде такого корабля, в котором гвозди не забиты руками Греев.

Нагнув голову, он смотрел на юного Алека поверх очков в стальной оправе.

– И даже в их безбожные праздники мы клепаем и пилим. А коли можно было бы склепать корпус корабля в один день, это сделали бы мы, Грей, - добавил он с суровой гордостью.
– И вот теперь, когда ты уже подрос и сам можешь пойти на верфь с дедом, со мной и стать рядом с мужчинами и тебе дадут в руки молоток и пилу, ты мог бы работать наравне с нами...

– Будет тебе, Мэтью!
– вмешался старый Алек.
– Малый и сейчас орудует пилой не хуже нас и гвоздей может забить в день не меньше, чем ты или даже я.

Мэтью не обратил внимания на слова отца. Он продолжал говорить, медленно, рассудительно, поглядывая на старшего сына поверх стальной оправы.

– А ведь Джону Уэсли нужно еще два года расти, а Мэтью - и все десять, а деду уже много лет, гляди, скоро совсем состарится...

– Да будет тебе, Мэтью!
– сказал старый Алек, - какие мои годы, всего-то шестьдесят восемь. Выдумал тоже малого стращать, что дед в богадельню попадет, пока он прокатится в Лондон. Чего там! Все это к святкам кончится.