Они снова замолчали. Погодин лихорадочно соображал, что еще важное нужно узнать, прежем чем они расстанутся.

– Сколько времени э т о обычно происходит? Я понимаю, точно знать нельзя, но хотя бы приблизительно?
– спросил он.

Теща развела руками.

– Ну ты и вопросы задаешь!
– сказала она.
– Кто же это знает? Иногда через семь часов, иногда через двенадцать, а у некоторых и через сутки. У меня Катька через десять часов родилась, а Дашка через два часа, как я в роддом приехала. Сама ехала, на автобусе.

Погодин снова кивнул. Ему захотелось поскорее попрощаться с тещей и теткой и остаться одному; видно, им хотелось того же, потому что тетка вдруг посмотрела на часы, как очень спешащий человек, и, театрально ужаснувшись, воскликнула:

– Ребята, простите, но мне на работу. Вас до метро подвезти?

– Меня не надо, я пройдусь, - отказался Погодин.

– Ты точно уверен? Ну как хочешь... Только осторожно, не урони, пожалуйста, ничего, - тетка стала было садиться в машину, в которой уже сидела теща, как вдруг вспомнив о чем-то, быстро вырвала из блокнота страницу и написала номера телефонов.

– Это мой рабочий и домашний. А вот этот, самый нижний - телефон регистратуры. Акушерка, когда все произойдет, должна связаться с Аркадием Моисееичем и дать е м у полный отчет! А я сразу же перезвоню тебе...

Слово е м у она произнесла очень важно и веско, точно все в мире должны были обязательно звонить Аркадию Моисеичу и давать ему полный отчет.

Наконец тетка с тещей уехали, а Погодин, чтобы не идти далеко к воротам, перемахнул через невысокую бетонную стену, к которой кто-то, мысливший, очевидно, так же, как и он, прислонил две толстые доски.

На автобусной остановке он положил свитер и кроссовки жены на скамейку и заглянул в желтый пакет, размышляя, нельзя ли втолкнуть в него еще что-нибудь, но пакет и без того был полон. Кроме белья, гигиенических принадлежностей и всяких женских мелочей, на дне лежала захваченная скорее как талисман маленькая погремушка. Он вспомнил, как жена собирала эти вещи по какой-то толстой американской книге и как она хохотала, когда в списке встретилась: "купальная шапочка и шлепанцы для мужа, если вы вместе решите принять душ." Разумеется, на совместный душ в роддоме они и не расчитывали, но то, что Даша не смогла даже взять с собой зубной пасты, казалось диким.

К пряжке часов были пристегнуты две маленькие золотые сережки, которые прежде Погодин не видел, чтобы Даша когда-нибудь снимала. Именно эти сережки показались ему самыми жалкими, и он ощутил острое сострадание к жене, оставленной в роддоме без всего своего - лишь в застиранной, много раз разными женщинами надеваемой рубашке и тапочках. Было в этом что-то больнично-тюремное и уравнивающее.

Рядом притормозил желтый икарусовский автобус, и, приоткрыв среднюю дверь, продолжил медленно катиться. Погодин вначале удивился этому, но вдруг понял, что на остановке он один и этим движением машины водитель как бы спрашивает, будет ли он садиться или можно уезжать.

Кандидат подхватил в охапку женины вещи и заскочил в автобус...

* * *

Квартира, в которую он вернулся, оказалась щемяще пустой. Разумеется, пустота ее не была внезапной, но она вдруг нахлынула, навалилась со всех сторон, точно прежде, затаившись, поджидала, пока он придет, чтобы на него напасть. Пустым был и коридор, и комнаты, и незаправленная кровать, на которой валялась ночная рубашка жены, и кухня с грязными тарелками, и ванная, с капавшей из свесившегося душа водой. Погодин поймал себя на том, что еще немного и он вновь будет метаться. Он посмотрел на часы и недоверчиво поднес их к уху, проверяя идут ли они. Хотя сегодняшний день казался ему бесконечным, была всего только половина одиннадцатого.

Решив готовиться к завтрашней лекции, кандидат пошел в кабинет и, сев за стол, подвинул к себе стопку книг с заложенными ранее фрагментами текстов. Этот курс древнерусской литературы был не его, а читался его бывшим научным руководителем профессором Ксешинским, однако сейчас Ксешинский был болен и просил Погодина заменить его. Прежде Погодину, всего год назад закончившему аспирантуру, редко приходилось выступать перед большой аудиторией - обычно ему поручались лишь семинары и спецкурсы, и эта лекция была хорошей возможностью показать себя и испытать свои силы. Втайне он надеялся бросить вызов профессору Ксешинскому и прочитать лекцию сильнее, чем тот, чтобы студенты, сравнивая их, говорили между собой, что этот лучше.

Однако, готовясь к лекции, Погодин замахнулся на слишком многое, не расчитал времени на подготовку и теперь лекция была уже на носу, а он еще даже не начал обобщать собранный материал. В качестве последнего средства оставалось подать тему, используя как план уже изложенное в учебнике и лишь несколько дополнить это новой информацией. Такой подход заведомо лишал лекцию изюминки и делал ее заурядной, но вполне проходной. Этим зачастую грешили многие преподаватели, и он, Погодин, втайне осуждавший их за это, теперь начинал понимать, что заставляло его коллег так поступать.