Барнаби укоризненно посмотрел на отбившегося от рук подчиненного.

— Мы все здесь делаем одно дело — стараемся узнать, кто совершил преступление.

— Насколько я понимаю, — проворчал Филипп, — у отца не было шансов на выздоровление. Он прошел курс облучения и химиотерапии, но пошли метастазы, от которых не удалось избавиться. И он отказался от дальнейшего лечения.

— Простите, — повторил лейтенант, тщетно пытаясь вызвать в себе хотя бы малую толику сострадания. — Вернемся к письму. В нем говорится о некоей сумме, необходимой для оплаты дорожных расходов. Как велика эта сумма?

— Тысяча двести долларов наличными, — ответил Том.

— Наличными? В каком виде?

— Двенадцать стодолларовых купюр. Посылать деньги подобным образом было характерно для нашего отца.

В разговор снова вмешался Фентон:

— Сколько ему оставалось жить? — Вопрос он адресовал непосредственно Филиппу и при этом выставил вперед голову. А голова у него была отменно страшная — узкая, угловатая, лицо с тяжелыми надбровными дугами и глубоко посаженными глазами; из вывороченных ноздрей огромного носа вылезали пучки черных волос; подбородок был срезан, во рту желтели кривые зубы. Несмотря на английское имя, его кожа отливала оливковым оттенком. Фентон был по происхождению испанцем из города Тручас, что по пути к горам Сангре-де-Кристо. Сержант имел устрашающую внешность, хотя был добрейшим на свете человеком.

— Около шести месяцев.

— И зачем он вас пригласил? Раздать всем сестрам по серьгам? — Фентон, когда хотел, умел вести себя отвратительно. Но такая манера давала свои результаты.

— Что ж, это можно сформулировать и таким милым образом, — холодно отозвался Филипп. — Вполне возможно.

— Скажите, Филипп, — мягко вмешался лейтенант, — обладая такой коллекцией, ваш отец не пытался сделать распоряжение оставить ее музею?

— Максвелл Бродбент терпеть не мог музеи.

— Почему?

— Потому что музеи критиковали его за нетрадиционное коллекционирование.

— В чем оно проявлялось?

— В том, что отец приобретал произведения искусства сомнительного происхождения, вел дела с расхитителями гробниц и незаконно перевозившими через границы предметы искусства контрабандистами. Бывали случаи, когда он сам похищал вещи из захоронений. Я могу понять его антипатии: музеи стали бастионами лицемерия, алчности и скаредности. Критикуют других за те же методы, которыми сами пользуются при составлении коллекций.

— А как насчет того, чтобы завещать коллекцию университету?

— Он ненавидит ученых. Называет их «недоумки в твиде» и «дьяволы в твиде». Университетские мужи обвинили Максвелла Бродбента в том, что он занимался расхищением храмов в Центральной Америке. Я не выдаю никаких семейных секретов — это хорошо известная история. Возьмите любой номер журнала по археологии, и вы узнаете, что наш отец является злом во плоти.

— Он намеревался продать коллекцию? — продолжал задавать вопросы лейтенант.

Губы Филиппа презрительно скривились.

— Продать? Отец всю жизнь общался с аукционными домами и дилерами от искусства. Он скорее позволит разрезать себя на тысячу кусков, чем согласится продать самый захудалый эстамп.

— Значит, он собирался оставить коллекцию вам троим? Наступило неловкое молчание.

— Надо думать, — наконец проговорил Филипп.

— А как насчет церкви? Жены? Подружки? — вмешался в разговор Фентон.

Филипп сунул трубку в рот и, пародируя рубленую речь сержанта, бросил:

— Атеист. Разведен. Женоненавистник.

Два его брата рассмеялись. И даже Хатч Барнаби получил удовольствие от того, как утерли нос его подчиненному. Сержанта редко переигрывали во время допроса. А этот Филипп, несмотря на свою манерность, оказался жестким малым. Но в его длинном интеллигентном лице было нечто грустное, какое-то потерянное выражение.

Барнаби показал ему счет за отгрузку кухонной утвари.

— Есть соображения, что все это значит и куда отправлен товар?

Братья по очереди прочитали чек, покачали головами и вернули обратно.

— Он и готовить-то никогда не любил, — заметил Том. Барнаби сложил документ и сунул в карман.

— Расскажите мне о своем отце. Как он выглядит, каков его нрав, характер, какие вел дела… и все такое.

Первым опять заговорил Том:

— Он своего рода уникум.

— В каком смысле?

— Настоящий гигант. Ростом шесть футов пять дюймов, широк в плечах, ни единой складочки на теле, седые волосы, могучий, как лев, и с таким же рыкающим басом. О нем говорят, что он похож на Хемингуэя.