Долго мы бились. Упорно и беспощадно. Наконец Кур-хан встал, сгреб с доски тавлеи драгоценные и молча их за спину каменной бабы далеко в степь зашвырнул. Доску взял, об колено переломил и вслед за тавлеями отправил.

А я не смог счастливой улыбки сдержать. Хоть что-то в этой негостеприимной степи, в Диком поле, по-моему вышло.

– Слава тебе, Давший Мудрость, Велес Сварожич, за то, что не оставил меня без блага своего. Ума-разума дал и на путь к перемоге направил, – прошептал я и Солнышку Красному вслед поклонился.

– Ох, и везучий же ты, хазарин, – спокойно сказал Кур-хан. – Видно, по нраву ты пришелся духам степным, коли они и в третий раз победу в твои руки отдали.

– А чего это ты его хазарином зовешь? – Я вздрогнул от скрипучего голоса и с опаской взглянул на каменную бабу.

Не ожидал я, что идол вдруг голос подаст, и от этого холодок по спине пробежал. Но страх мой напраслиной обернулся. Не камень бездушный, а живой человек с ханом заговорил. Из-за истукана старушонка давешняя вышла. Сама невеличка, в одной руке факел потухший, в другой – зеркало медное на рукояти длинной. Голова у старушки выбрита гладко, так, что последние лучи дня угасающего от макушки красным заревом отсвечивают. А взгляд у нее цепкий, словно не смотрит она, а с ног до головы меня ощупывает.

– Так ведь это посланник от кагана хазарского, о Достойная Сияния Звезд, – ответил хан.

– А разве в посланниках только хазарин ходить может? – скривилась старушка. – А ну-ка, назовись? – вновь взглянула она на меня.

– Добрын, сын Мала, княжич Древлянский, – сказал я, вздохнул горестно и добавил: – Бывший княжич.

И увидел я, как у Кури от удивления единственный глаз наружу из глазницы вылезать начал. Я же на родном языке со старушкой заговорил. Вот уж не ожидал печенег от посланника хазарского славянскую речь услышать.

– Ты не хазарин? – спросил меня Куря и бородой потряс, будто наваждение отогнал.

– Я древлянин… урус по-вашему.

Совсем растерялся печенег. Только руки развел. А потом брови насупил:

– Так, выходит, ты меня обманул?!

– В чем же обман-то? – пожал я плечами. – Ты меня об имени не спрашивал. Ну, а коли хазарином называл, так что с того? Может, тебе так сподручней было. Меня же теперь можно и горшком назвать, лишь бы в печь не ставили. Ты же сам варягам помог и меня, и отца моего родной земли лишить. По твоей милости Древлянское княжество в Русь вошло. Или не помнишь, как на Пепелище ты войску нашему со своими печенегами в спину ударил?

– Так ты сын того Мала…

– Того, – кивнула старушонка. – Того самого.

– А как же грамота?

– Мне ее Авраам бен Саул, ребе Итильский, дал, чтобы я до Родины беспрепятственно добраться смог.

– Авраам такими грамотами зря раскидываться не будет, – хмыкнула старушка. – Старый лис выгоду в тебе, Добрын, сын Мала, почуял. Ненависть твою к Киеву разглядел. Да ты не бойся, – старуха хитро на меня взглянула. – Кур-хан тоже любовью к Святославу с Ольгой не страдает. Ведь так?! – строго спросила она хана.

– Это уж точно, – ответил тот.

– А если враг у нас общий, – продолжила Луноликая, – то нам друг с другом собачиться незачем.

– Ты права, Луноликая, – сказал Кур-хан и отвернулся.

– То-то же, – сказала старушка, а потом факел под мышку засунула и из складок одежи своей короля с бирюзовой короной достала. – Смотри, какое чудо я неподалеку в степи отыскала.

Смутился Куря, заегозил, словно спрятаться ему от старушки захотелось, вот только некуда – степь кругом. Я даже представить себе не мог, что всесильный хан степной перед этой коротышкой слабину даст. И спесь его, и гордость непомерная вмиг улетучились. Будто малец провинившийся Куря голову косматую в плечи втянул.

– И что же ты проиграл? – старушонка ему с укоризной.

– Коня, – сказал хан.

– А еще?

– Старого стрельника, – совсем скис печенег.

– И это все?

Помялся Куря, а потом рукой махнул:

– Да мы себе еще полонян добудем. Вот увидишь. Как только пахари урожай соберут…

– Дурак, – вздохнула Луноликая и, словно на недужного, на хана посмотрела.

Потом плюнула себе под ноги, а мне сказала:

– Полонян завтра заберешь и дальше отправишься. И чтоб духу твоего в степи не было, а пока ступай. Нечего тебе тут делать. То, что дальше будет, чужим глазам видеть не нужно, – ко мне спиной повернулась и спускаться с кургана стала.

– Погоди, – окликнул я старушонку. – Со мной женщина была. Любавой ее зовут. Жена она мне.

– Она тебя там, – махнула Луноликая в сторону заката, – в степи дожидается. Хорошая у тебя жена. Береги ее и слушайся. Она богами отмечена, и сила в ней, и разума не занимать.

И уже на бегу я услышал, как старушка Куре сказала:

– Вот ее бы я в преемницы себе взяла, да только чужая она, богине Мон это не по нраву будет…

Я бежал по степи навстречу угасающему солнцу. Спотыкался, падал, снова вскакивал, путался в высокой траве, проклинал злых духов за задержку, отплевывался и снова бежал. Забыл про усталость, про боль в боках, Байгором изломанных, про раны старые. Изо всех сил бежал, а сам все выглядывал – где же она?