Эван посмотрел на нее сверху вниз.

— Странная вы девушка, — сказал он. — Я чувствую, вы знаете об этом месте больше меня.

Она поджала губы.

— Знаете, что я чувствовала во время разговора с ним? Мне казалось, будто он когда-то рассказывал мне те же истории, что и вам в детстве, но будто я их забыла, и стоило мне увидеть его, услышать его голос, как все эти воспоминания, ничуть не угаснув, вновь нахлынули на меня.

Он улыбнулся:

— Мы — почти брат и сестра.

Виктория не ответила. Они свернули на Виа Порта Росса. По улицам ходили толпы туристов. На углу три бродячих музыканта — гитара, скрипка и казу наигрывали сентиментальные мелодии.

— А может, мы в лимбе, — произнес он. — Или в месте типа того, где мы встретились — в мертвой точке между чистилищем и адом. Странно, что во Флоренции нет улицы Виа дель Парадизо.

— Возможно, ее нет нигде в мире.

Казалось, они отбросили прочь — по крайней мере, в тот момент — все теории, планы и законы внешнего мира, даже неизбежное романтическое любопытство по поводу друг друга, чтобы просто и чисто увлечься молодостью, разделить чувство вселенской печали, скорбь, вызванную созерцанием Человеческого в себе — чувство, которое всеми в этом возрасте воспринимается как награда за выживание в отрочестве. Музыка казалась им сладкой и исполненной боли, а цепочки гуляющих туристов — Пляской Смерти. На них то и дело наталкивались лоточники и зеваки, но они, не обращая на это внимания, стояли на тротуаре и смотрели друг на друга, погрузившись в связывающее их ощущение молодости и глубину глаз, которые они созерцали.

Он первым нарушил молчание.

— Ты не сказала, как тебя зовут.

Они представились.

— Виктория, — повторил он. То, как он это произнес, заставило ее почувствовать подобие триумфа.

Он легонько опустил ладонь на ее руку.

— Пойдем, — сказал он, чувствуя себя защитником, почти отцом. — Я должен встретиться с ним у Шайссфогеля.

— Конечно, — ответила она. Они свернули налево и пошли от Арно в направлении Пьяцца Витторио Эммануэле.

"Фильи ди Макиавелли" использовали в качестве гарнизона бывший табачный склад в стороне от Виа Кавур. В настоящий момент там никого не было, кроме человека с аристократической внешностью по имени Боррако, который выполнял свою еженощную обязанность — проверял винтовки. Внезапно в дверь постучали.

— Digame, — откликнулся Боррако.

— Лев и Лиса, — последовал ответ. Боррако отодвинул засов, и его чуть не сбил с ног коренастый метис Тито, который зарабатывал себе на жизнь продажей непристойных фотографий Четвертому армейскому корпусу. На лице было написано крайнее возбуждение.

— Они выступают, — запинаясь, принялся объяснять он. — Сегодня, полбатальона, у них винтовки и штыки…

— Ради всего святого, что случилось?! — взревел Боррако. — Италия что, объявила войну? Que pasa?

— Консульство. Венесуэльское консульство. Его начали охранять. Они поджидают нас. "Сынов Макиавелли" предали.

— Успокойся, — сказал Боррако. — Возможно, настал, наконец, момент, обещанный нам Гаучо. Тогда мы должны дождаться его. Быстрее. Поднимай остальных. Пусть будут в состоянии готовности. Пошли кого-нибудь в город за Куэрнакаброном. Скорее всего, он — в пивном садике.

Тито отдал честь, повернулся, со всех ног бросился к двери и отпер ее. Вдруг его осенило.

— А что если, — сказал он, — а что, если Гаучо — и есть предатель? — Он открыл дверь. Там стоял разъяренный Гаучо. Тито изумленно открыл рот. Не сказав ни слова, Гаучо опустил сжатый кулак на голову метиса. Тито потерял равновесие и рухнул на пол.

— Идиот, — сказал Гаучо. — Что происходит? Все что, спятили?

Боррако рассказал об армии.

Гаучо потер руки.

— Брависсимо. Основная акция. И никаких известий из Каракаса. Не имеет значения. Выдвигаемся сегодня. Поднимай войска. Мы должны быть там к полуночи.

— Осталось не так уж много времени, коммендаторе.

— Мы будем там к полуночи. Vada.

— Si, коммендаторе. — Боррако отдал честь и ушел, осторожно переступив через Тито.

Гаучо сделал глубокий вдох, скрестил руки, потом развел их в стороны и скрестил снова.

— Итак! — крикнул он в пустое пространство склада. — Во Флоренции вновь наступает ночь льва!

Заведение Шайссфогеля "Биргартен унд Ратскеллер" было любимым ночным местечком не только для немцев, но и для других флорентийских туристов. Итальянские caffe (как считалось) хороши лишь днем, когда город в ленивой полудреме созерцает свои художественные сокровища. Но послезакатные часы требуют бурного, неистового веселья — чего не могли предложить спокойные и даже несколько замкнутые caffe. Англичане, американцы, голландцы, испанцы они все, казалось, стремятся найти нечто вроде Hofbrauhaus, дух которого напоминал бы о Граале, и держать кружки с мюнхенским пивом, словно кубки. У Шайссфогеля присутствовали все желательные элементы: белобрысые официантки с толстыми косами, кругами уложенными на затылке, способные за одну ходку принести восемь пенных кружек, павильон в саду с небольшим медным оркестром, аккордеонист внутри, тайны, выкрикиваемые через стол, много дыма и поющие компании.

Годольфин-старший и Рафаэль Мантисса сидели за маленьким столиком в углу сада. Их губы обвевал игривый прохладный ветерок с реки, а в ушах резвилось дыхание оркестра. Они чувствовали себя абсолютно одинокими, самыми одинокими людьми в этом городе.

— Разве я тебе не друг? — уговаривал синьор Мантисса. — Ты должен мне рассказать. Допустим, тебе и в самом деле приходилось скитаться где-то вне мирового сообщества. А мне разве не приходилось? Разве меня, вопящего, словно мандрагора, не вырывали с корнем и не пересаживали из одной страны в другую, где обязательно или почва оказывалась слишком сухой, или солнце слишком злым, или воздух слишком зараженным? Кому же, если не брату, поведать эту ужасную тайну?