— Слушай, я хочу умереть, вот и все! — закричал Шныра.

— Ты что, не знаешь, — сказал Дауд, — что жизнь — это самое ценное, что у тебя есть?

— Ох, ох! — ответил Шныра сквозь слезы. — Это еще почему?

— Потому что, — промолвил Дауд, — без нее ты был бы мертв.

— Ох, ох! — сказал Шныра. Он раздумывал над услышанным неделю. Потом успокоился, его снова стали отпускать в увольнения и вскоре перевели на «Порывистый». Через пару дней соседям Шныры по кубрику каждый вечер после отбоя стал слышаться странный скрежет, доносящийся с его койки. Так продолжалось недели две или три, пока однажды посреди ночи кто-то не зажег в кубрике свет, и все не увидели сидящего на койке по-турецки Шныру. Он драчевым напильником затачивал зубы. Следующим вечером, как раз после получки, Шныра сидел с товарищами в "Могиле моряка" и был спокойнее обычного. Около одиннадцати мимо столика проплывала Беатрис с полным подносом пива. Ликуя, Шныра подался вперед, распахнул челюсти и погрузил свежезаточенные протезы в правую ягодицу официантки. Беатрис взвизгнула, а кружки, сверкая, полетели по параболам, рассеивая по всей "Могиле моряка" брызги водянистого пива.

Для Шныры это занятие стало любимой забавой. Слух о нем разнесся по всему дивизиону, или эскадре, или даже по всему Атлантическому флоту. Да и люди с других кораблей заглядывали полюбопытствовать. Порой это приводило к дракам — вроде той, которую застал Профейн.

— Кого он зацепил на этот раз? — спросил Профейн. — Я не заметил.

— Беатрис, — ответила Беатрис. Так звали другую официантку. Дело в том, что у миссис Буффо — владелицы "Могилы моряка", которую тоже звали Беатрис, — была теория: поскольку малыши называют всех женщин «мамой», матросы, будучи по-своему столь же беспомощными, должны называть всех официанток «Беатрис». Развивая свою политику материнства, она установила в баре пивные краны, выполненные из пористой резины в форме огромных женских грудей. В день получки с восьми до девяти проводилось мероприятие, именуемое миссис Буффо "Часом кормления". Она начинала его весьма официально: появлялась из задней комнаты в расшитом драконами кимоно, подаренном ей одним из обожателей с Седьмой флота, подносила к губам золотую боцманскую дудку и играла сигнал "На камбуз". По этому сигналу все срывались с места, и некоторым счастливчикам удавалось присосаться к кранам. Кранов было всего семь, а на веселом представлении присутствовало в среднем двести пятьдесят матросов.

Из-за стойки появилась голова Шныры. Глянув на Профейна, он щелкнул зубами.

— Знакомься, — сказал Шныра, — мой дружок Влажная Железа. Только что с корабля. — Он указал на длинного печального южанина с вытянутым носом, который шел сзади, волоча по опилкам гитару.

— Привет! — откликнулся Влажная Железа. — Хочется спеть тебе одну песенку.

— В честь твоего превращения в ОПШа, — прокомментировал Шныра. — Влажный всем поет эту песню.

— Это же было еще в прошлом году, — сказал Профейн.

Но Влажная Железа уже оперся ногой на медное ограждение, положил на колено гитару и начал бренчать. Отыграв восемь тактов, он запел в ритме вальса:

Одинокий Покинутый Штатский,

Мы будем скучать по тебе.

Матросы и юнги исходят слезами -

Завидуют славной судьбе.

Но шаг этот глуп и опасен.

Дальнейший твой жребий ужасен.

Тысячу рапортов ты отчитал.

Дай мне хоть сто лет и вечный штурвал, -

Я не стану Покинутым Штатским.

— Неплохо, — сказал Профейн в пивную кружку.

— Это не все, — сообщил Влажная Железа.

— Ох! — произнес Профейн.

Вдруг его обволокли нахлынувшие сзади миазмы, и чья-то рука мешком картошки рухнула на плечо. Боковым зрением он увидел кружку в обрамлении огромной муфты, самым непотребным образом отделанной шерстью больного бабуина.

— Бенни! Ну как твоя половая жизнь, хью-хью!?

Таким смехом мог смеяться только Свин Бодайн, который когда-то служил с Профейном на одном корабле. Профейн оглянулся. Так и есть. «Хью-хью» создавалось путем выдавливания гортанных звуков, а кончик языка при этом находился за верхними передними зубами. По замыслу Свина, звук должен был получаться ужасно неприличным.

— Старина Свин! Ты что, отстал от корабля?

— Я — в самоволке. Помощник боцмана Папаша Ход меня просто достал.

Лучший способ избежать встречи с патрулем — это оставаться трезвым и не соваться в компании. Отсюда и название — "Могила моряка".

— Как дела у Папаши?

Свин рассказал о расставании Папаши с женой-официанткой. Она ушла от него и устроилась в "Могилу моряка".

Ох уж эта молодая женушка Паола! Она заявляла, будто ей шестнадцать, но поди проверь. Она родилась перед самой войной, и дом с ее метрикой — как и почти все дома на Мальте — потом оказался разрушенным.

Профейн присутствовал при их знакомстве — бар «Метро» на Тесной улице. Кишка. Валетта, Мальта.

— Чикаго! — рычал Папаша Ход гангстерским голосом. — Ты слыхала о Чикаго? — И с угрожающим видом запускал руку под тельняшку — обычный Папашин жест, известный по всему средиземноморскому побережью. Затем он вытаскивал носовой платок — а вовсе не пистолет — сморкался и начинал смеяться, глядя на девушку, которой случалось сидеть напротив. Стереотипы из американских фильмов были знакомы всем. Всем, кроме Паолы Майстраль, которая так и продолжала смотреть на него, не раздувая ноздри и не сводя брови к переносице.

Кончилось тем, что Папаша взял у кока Мака под проценты пятьсот монет из "экономических сумм", дабы перевезти Паолу в Штаты.

Возможно, для нее это был просто способ добраться до Америки — предел мечтаний любой официантки Средиземноморья. Переезд все проблемы решал одним махом — пища, жилье, теплая одежда и мягкий климат. На въезде в Америку Папаше пришлось солгать относительно ее возраста. Впрочем, документов Паола все равно не имела. К тому же в ней можно было заподозрить любую национальность — она знала обрывки чуть ли не всех языков.