Хэл действовал даже быстрее обычного, потому что все еще был в уличной одежде. Он облегчился, умыл лицо и руки, намазал щетину кремом, стер выпавшие волосы (когда-нибудь, если он достигнет ранга иерарха, отпустит пышную бороду, как у Сигмена), причесался и вышел из неназываемой.

Уложив в портфель полученные накануне письма, он двинулся к двери. Потом, ведомый неожиданным и неанализируемым чувством, он повернулся, подошел к кровати и наклонился поцеловать Мэри. Она не проснулась, и ему стало жаль – на секунду: она ведь не знала, что он сейчас сделал. Это не было долгом, не было требованием. Порыв, пришедший откуда-то из темных глубин, где тоже, наверное, есть свет. Зачем он это сделал? Вчера вечером он думал, что ненавидит ее. А сейчас…

Она так же не может не делать того, что делает, как и он. Да, этому, конечно, нет оправдания. Каждая личность отвечает за свою судьбу, и если с личностью происходит что-то хорошее или плохое, то виновна в этом лишь она сама.

Он скорректировал свою мысль. Они с Мэри – единственные генераторы собственных несчастий, да, но не осознанные! Светлая сторона их личностей не желает разрушения их любви, это происки темной стороны, где таится наводящий ужас Уклонист.

Стоя в дверях, он увидел, как Мэри открывает глаза и смотрит на него, не до конца проснувшись. Он не вернулся, чтобы поцеловать ее, а быстро шагнул в коридор. В панике от мысли, что она может позвать его обратно и вновь затеять эту жуткую, изматывающую нервы сцену. Потом до него дошло: он так и не выбрал подходящего момента сказать Мэри, что как раз сегодня едет на Таити. Ладно, одной сценой меньше.

В это время коридор уже заполнили идущие на работу мужчины. Многие, как Хэл, были одеты в свободные пледы профессионалов, другие – в зеленое и алое университетских учителей. Естественно, Хэл здоровался с каждым.

– Доброго будущего, Эрикссен!

– Да улыбнется тебе Сигмен, Ярроу!

– Светлым ли был твой сон, Чанг?

– Шиб, Ярроу! Прямиком от самой истины.

– Шалом Казимиру!

– Да улыбнется тебе Сигмен, Ярроу!

Хэл остановился у дверей лифта, где хранитель, утренний дежурный этого уровня, из-за большого скопления народа организовывал приоритеты спуска. Выйдя из башни, Хэл пошел по полосам транспортеров в сторону увеличения скорости, пока не дошел до экспресса – средней ленты. Здесь он встал, стиснутый чужими телами, но напряжения не испытывал, поскольку они были одного с ним класса. Десять минут езды, и он начал пробираться через толпу, шагая с ленты на ленту. Еще через пять минут он вышел на тротуар и вошел в пещероподобный вход пали № 16 – Университета Сигмен-Сити.

Внутри пришлось подождать, хотя и недолго, пока хранитель впустит его в лифт. Потом его экспрессом понесло прямиком на тридцатый уровень. Обычно он, выходя из лифта, сразу же шел к себе в офис – читать первую за день лекцию, курс для студентов, который транслировался по тридэ. Сегодня же Хэл направился в офис декана.

По дороге, мечтая о сигарете и зная, что в присутствии Ольвегссена курить строго запрещено, он остановился закурить и вдохнул с наслаждением женьшеневый дым. Он стоял возле двери начального класса лингвистики, прислушиваясь к обрывкам лекции Кеони Джерахмиила Расмуссена.

– «Пука» и «пали» изначально были словами первобытных полинезийских обитателей Гавайских островов. Англоязычные колонизаторы, завладевшие островами впоследствии, переняли множество терминов из гавайского языка. В числе самых популярных были «пука» – что означает дыру, туннель, пещеру, и «пали» – обрыв, утес.

– Когда после войны Апокалипсиса гавае-американцы вновь населили Северную Америку, эти два слова все еще использовались в исходном смысле. Но лет пятьдесят назад они немного изменили первоначальные значения. Пукой стали называть небольшую квартирку, отведенную для представителей низшего класса, – словцо с явственным пренебрежительным оттенком. Позже термин распространился и на более высокие классы. Однако, если ты иерарх, то ты живешь в квартире, если же твоя квалификация ниже классом, то – в пуке.

Пали, что означает «утес», стало применяться к небоскребам или ко всем большим зданиям. В отличие от пуки, это слово сохранило и первоначальное свое значение.

Хэл докурил, бросил окурок в пепельницу и направился в офис декана. Доктор Боб Кафзиэль Ольвегссен сидел за письменным столом.

Естественно, что первым заговорил Ольвегссен – как старший. В его речи слышался легкий исландский акцент.

– Алоха, Ярроу. И что это вы тут делаете?

– Шалом, авва. Прошу прощения, что появляюсь перед вами, не будучи зван. Но до отъезда мне необходимо прояснить несколько вопросов.

Ольвегссен нахмурился. Он был седовласым мужчиной зрелого возраста, около семидесяти.

– До какого отъезда?

Хэл вынул из портфеля письмо и подал Ольвегссену.

– Конечно, вы можете и позже сами его проработать. Но я хотел бы сберечь ваше драгоценное время, сообщив, что это новый приказ на проведение лингвистического исследования.

– Так вы же только что вернулись из такой же поездки! – произнес Ольвегссен. – И как мне управлять этим колледжем к вящей славе Церства, если у меня постоянно выхватывают сотрудников, посылая их во все концы света?

– Но не станете же вы критиковать действия уриелитов? – спросил Хэл не без зловещей нотки в голосе.

Он не любил своего начальника, как ни пытался превозмочь столь нереалистичный образ мыслей.

– Грр-хм! Нет, конечно! Я не способен на такие действия, и с возмущением отвергаю ваши инсинуации, будто это не так!