А Иван наш, не снимая ни лаптей, ни малахая, отправляется на печь и ведет оттуда речь про ночное похожденье: всем ушам на удивленье:

— «Всю я ноченьку не спал, звезды на небе считал; месяц ровно тоже светил — я порядком не приметил. Вдруг приходит дьявол сам, с бородою и с усам; рожа словно как у кошки, а глаза-то что те плошки! Вот и стал тот черт скакать и зерно хвостом сбивать; я шутить ведь не умею, и вскочил ему на шею. Уж таскал же он, таскал, чуть башки мне не сломал! Но и я ведь сам не промах, слышь, держал его как в жомах. Бился, бился мой хитрец и взмолился наконец: — «Не губи меня со света! Целый год тебе за это обещаюсь смирно жить, православных не мутить». — Я, слышь, слов-то не померил, да чертенку и поверил».

Тут рассказчик замолчал, позевнул и задремал.

Братья, сколько ни серчали, не могли — захохотали, ухватившись под бока, над рассказом дурака; сам старик не мог сдержаться, чтоб до слез не посмеяться, хоть смеяться, так оно старикам уж и грешно.

Много ль времени аль мало с этой ночи пробежало, — я про это ничего не слыхал ни от кого. Ну, да что нам в том за дело, — год-ли, два-ли пролетело, ведь за ними не бежать, — станем сказку продолжать.

Раз Данило (в праздник, помнится, то было), затащился в балаган. Что-ж он видит? — Прекрасивых двух коней золотогривых, да игрушечку — конька, ростом только в три вершка, на спине с двумя горбами, да с аршинными ушами.

Вот Данило в дом бежит и Гавриле говорит: «Посмотри, каких красивых двух коней золотогривых наш дурак себе достал: ты и слыхом не слыхал.

Кони ржали и храпели, очи яхонтом горели; в мелки кольца завитой, хвост струился золотой, и алмазные копыта крупным жемчугом обиты. Любо-дорого смотреть! Лишь царю-б на них сидеть.

Ну, Гаврило в ту седмицу отведем-ка их в столицу. Там боярам продадим, деньги ровно поделим».

Братья разом согласились, обнялись, перекрестились, и вернулися домой.

Вот иконам помолились, у отца благословились, взяли двух коней тайком и отправились тишком.

Вечер к ночи пробирался, на ночлег Иван собрался; и с прискочкой, словно пан, боком входит в балаган.

Все по-прежнему стояло, но коней как не бывало; лишь игрушка Горбунок у его вертелся ног, хлопал с радости ушами, да приплясывал ногами.

Как завоет наш Иван, опершись о балаган…

Тут конек ему заржал, «Не тужи, Иван (сказал); велика беда — не спорю; но могу помочь я горю; Братья коников свели; на меня скорей садись, только знай себе держись; я хоть росту небольшого, да сменю коня другого».

На конька Иван садится, уши в-загреби берет, что есть мочушки ревет. Горбунок-конек встряхнулся, да в два мига, коль не в миг, наш Иван воров настиг.

Братья как бы испугались, зачесались и замялись; а Иван им стал кричать:

— «Стыдно, братья, воровать! Хоть Ивана вы умнее, да Иван-то вас честнее: он у вас коней не крал».

Старший, корчась, тут сказал:

— «Дорогой ты, брат, Иваша! Сколь пшеницы мы ни сеем, чуть насущный хлеб имеем; а коли неурожай, так хоть в петлю полезай. Вот в такой большой печали мы с Гаврилой толковали, так и этак мы решали, наконец вот так вершили: чтоб продать твоих коньков хоть за тысячу рублев.

— «Ну, коль этак, так ступайте, — говорит Иван, — «продайте златогривых два коня, да возьмите-ж и меня.»

Братья больно покосились, да нельзя же! — согласились.

Стало на небе темнеть; воздух начал холодеть.

Вот Данило вдруг приметил, что огонь вдали засветил. На Гаврилу он взглянул, левым глазом подмигнул и прикашлянул легонько, указав огонь тихонько.

Все пустяк для дурака: он садится на конька, бьет в круты бока ногами, теребит его руками, изо всех горланит сил… Конь взвился и — след простыл.

— «Буди с нами крестна сила! — закричал тогда Гаврило, оградясь крестом святым, — что за бес такой под ним!»

Огонек горит светлее, Горбунок бежит скорее. Вот уж он перед огнем. Светит поле словно днем; чудный свет кругом струится, но не греет, не дымится. Диву дался тут Иван.

Говорит-ему конек:

— «Вот уж есть чему дивиться! Тут лежит перо Жар-птицы. Но для счастья своего не бери себе его: много! много непокою принесет оно с собою».

— «Говори ты! Как не так»! — про себя ворчит дурак и подняв перо Жар-птицы, завернул его в тряпицы, тряпки в шапку положил, и конька поворотил.

Братья целу ночь не спали, а Иван под воз присел, вплоть до утра прохрапел.

Тут коней они впрягали, и в столицу приезжали, становились в конный ряд, супротив больших палат.

Как увидел коней городничий, тотчас же поехал ко двору, доложить Царю о чудных конях.

Царь умылся, нарядился, и на рынок покатился. За царем стрельцов отряд.

Вот он въехал в конный ряд. На колени все тут пали, и ура! царю кричали.

— «Эй, ребята! Чьи такие жеребята? Кто хозяин?»