В первой камере мой взгляд наткнулся на голого и невероятно худого мужчину с черной бородой, который неподвижно лежал на спине. Во второй я увидел съежившегося в углу темнокожего турка в дырявой серой рубахе. Ни один из них не обратил на меня никакого внимания. Из камер воняло так, что мне пришлось отвернуться. Валявшуюся на полу чашку облепили голодные крысы.

Тот, кого я искал, находился в третьей камере. Мэр Сен-Сесили лежал, сжавшись в комок и подтянув к животу колени. На руках его виднелись темные пятна синяков, на лице – корка засохшей крови. Бедняга не шевелился и даже, как мне показалось, не дышал.

– Сир... – Я подобрался поближе к камере. Мне нужно было поговорить с ним. Узнать, кто такие эти темные рыцари. Что они искали в деревне. Какое сокровище могло стоить жизни столь многим людям.

Я потряс решетку.

– Сир... пожалуйста... – умоляюще прошептал я.

Узнает ли он меня? Захочет ли разговаривать? А если закричит?

Внезапно в соседней камере кто-то громко застонал. Я сделал еще один шаг и увидел достойное жалости несчастное существо – женщину с бледной, почти прозрачной кожей, с высохшими, как солома, волосами, худую, словно привидение. Прижав ладони к лицу, она бормотала что-то неразборчивое. Кожа ее была покрыта язвами.

Я вздрогнул. Ну и зрелище! Что же такого совершила эта бедняжка? За какие грехи ее наказали столь жестоким образом, оставив гнить заживо в каменной норе?

Я вернулся к мэру. Время истекало.

– Вы слышите меня, сир? Я видел вас в Сен-Сесили...

Сумасшедшая в соседней камере запричитала громче. Я прошипел, чтобы она замолчала, и тут...

Словно ледяные пальцы сжали сердце.

Слова, которые она бормотала... Раскачиваясь и закрывая лицо руками, несчастная повторяла и повторяла одно и то же, нараспев... как молитву... Громче... еще громче...

Боже! Этого не могло быть! Я не верил своим ушам.

Встретила девушка молодца-странника

В тихую лунную ночь...

Сердце забилось в груди, как птица в тесной клетке. Этого не может быть! Не может быть... не может...

Подбежав к ее камере, я прижался к ржавой решетке, стараясь разглядеть стертые тенями черты лица.

Много страшных картин осталось в моей памяти: отрешенные глаза падающего в пропасть Нико... удивленное лицо Робера, глядящего на разрубивший его меч... занесенный над моей головой меч в руке огромного турка... Но даже эти жуткие сцены не подготовили меня к тому, что я видел сейчас.

Я смотрел на жену... ту, которую считал умершей.

– Софи?

Слово, даже произнесенное шепотом, застряло в горле.

Она словно не слышала.

– Софи! – позвал я уже громче, чувствуя, что сердце вот-вот сорвется в пропасть и разобьется на куски.

Она подняла голову и повернулась ко мне.

– Софи, это ты?

Женщина лежала, свернувшись, в тени, и я все еще не был уверен, что вижу свою жену. Скудный свет от ближайшего факела не позволял рассмотреть детали изможденного лица, превратившегося в обтянутую сухой кожей маску. Волосы, некогда пахшие медовой свежестью, свисали грязными, спутанными космами, уже не золотыми, а серебряными. Из провалившихся глаз, пустых и остекленелых, сочился желтоватый гной. И все же... нос, мягкая линия подбородка, нежный изгиб шеи были знакомы мне... я не мог ошибиться... Неужели это Софи? Неужели эта съежившаяся на грязном каменном полу, покрытая язвами, полусумасшедшая несчастная – Софи?

Да, она! Теперь я уже не сомневался.

– Софи! – воскликнул я, в отчаянии протягивая руки между решетками.

Она наконец-то повернулась ко мне, и тусклый свет разлился по ее лицу. И все равно я не верил своим глазам! Как она могла оказаться здесь? Как вообще жива?

Слезы потекли по моим щекам. Я протянул руки. Софи. Живая. Теперь я знал это наверняка.

– Софи... посмотри... Это я, Хью.

Прекрасный образ, навечно запечатленный в моей памяти, не совпадал с тем, что предлагала действительность. И все же при звуке моего голоса глаза ее блеснули. Она была больна, истощена, но все же держалась, цепляясь даже за то ужасное существование, в которое превратилась ее жизнь. Узнала ли она меня?

– Мы должны вернуть им все, – прошептала наконец Софи. – Пожалуйста, умоляю тебя. Отдай им то, что принадлежит им.

– Софи, – закричал я, – посмотри! Это же я, Хью! – Что они сделали с ней? Меня переполняла ярость. Я видел ее страдания, я чувствовал ее боль. – Ты жива. Слава Богу, ты жива...

– Хью? – Она моргнула. И, как будто узнав меня, попыталась улыбнуться. – Хью вернется. Он на Востоке, в походе... Но мы еще увидим его, мой мальчик. Хью вернется... он обещал.

– Нет, Софи, нет. Я уже вернулся. Я здесь. – Руки мои тянулись к ней через решетку. – Пожалуйста, подойди ближе. Позволь мне прикоснуться к тебе.

– Он расстроится... из-за постоялого двора, – продолжала бормотать она. – Но все равно простит меня, вот увидите. Простит... мой Хью.

– Я вытащу тебя отсюда. И я знаю... знаю обо всем, что случилось. С тобой... с Филиппом. – Сердце мое разрывалось от боли. – Пожалуйста, подойди ближе. Позволь мне обнять тебя.

И она услышала! Она потянулась на голос. Ее щеки горели, глаза слезились. Болезнь отбирала ее у меня. Я хотел обнять ее, прижать к себе. Боже, как же я хотел этого!

Софи вздрогнула, как испуганная лань, и прижалась к стене.