_______________

* Геон только закончил "Хлеб", Поль Фор -- своего "Людовика XI", я -"Саула", и мы собрались, чтобы прочесть их друг другу. (Прим. автора.) _______________

Возвращаюсь к Мюло. Не примиряясь с тем, что его держат на черной работе, я решил назначить его стражником на место Шерома, отъявленного плута, который меня обирал, торговал дичью, подстреленной им самим и браконьерами, с которыми он был в прекрасных отношениях. Я поделился этой мыслью с Робидэ.

– - Чтобы быть стражником, надо принести присягу. Мюло не может в силу своей судимости.

– - Мюло был под судом?

– - А вы не знали?

– - Но за что?

– - Если хотите знать, спросите его самого.

В тот же вечер я отправился к Мюло, работавшему у печи для обжога извести. Он стоял на дне большой ямы, копая землю киркой и лопатой. Я подошел к краю и наклонился над ямой, как Гамлет в диалоге с могильщиком.

– - Так вам рассказали...
– - сказал он, несколько смутившись сперва и глядя на меня глазами преданного пса.

о- Нет, Мюло, я ничего не знаю. Я знаю одно, -- что вы были под судом. Но за что?..

Он, казалось, колебался, потом пожал плечами:

– - Вы хотите, сударь, чтобы я вам все рассказал? (Из всех жителей коммуны один Мюло не обращался ко мне в третьем лице).

– - Я для этого и пришел, -- ответил я.

Он не сразу начал рассказ. Сперва он сказал:

– - Да, я мог рассчитывать на лучшее... Я получил образование, господин Жид.

И сказал таким тоном, что слезы навернулись мне на глаза.

– - Что поделаешь! Это грязное дело вечно мешало мне продвинуться. Я надеялся получить место управляющего в департаменте Орны, -- я жил там прежде, чем переехать сюда. Да, управляющего. Место мне нравилось. Имение было крупное. Чтобы сделать его доходным, нужно было взять управляющего. Я явился в усадьбу. Жила в ней одна дама... Вы, может быть, ее знаете (и он назвал мне имя, которое я слышал впервые). Я, конечно, показал ей свои бумаги: у меня были хорошие рекомендации от прежних хозяев. Госпожа Х. сказала мне, что я ей подхожу. Дело было совсем сговорено, и мне оставалось только переехать туда. Как я был счастлив, если бы вы знали! Прихожу в назначенный день -- г-жа Х. не может меня принять. Она навела справки, ясное дело!.. Нет, видите ли, господин Жид, с судимостью не на что надеяться. С тех пор я и не пытался больше. Я приехал сюда. А теперь -- сами видите, кем работаю. Я ведь вовсе не собираюсь вам плакаться. Но... хочется другой жизни для детей.

И он снова принялся копать, нагнув голову и стараясь, как мне показалось, скрыть слезы.

– - Значит, Мюло, вы не хотите сказать мне, за что вас осудили?

– - Нет, господин Жид, не думайте так. Правда, я не люблю об этом говорить. Но вам я расскажу все, как было. Я был еще молод. Я только что вернулся с военной службы. Родители были бедны, и мне пришлось самому зарабатывать себе на хлеб. Мы со страшим братом нанялись работать землекопами на постройке Западной железной дороги. Меня, брата и еще нескольких человек послали укреплять осыпавшийся откос на линии Париж -Гавр. Не то чтобы это было откос, а скорее большой скат, заросший травой и кустарником. Дело было в охотничью пору. Раздавались выстрелы. Кто-то должно быть, охотился неподалеку. Но участок вдоль пути принадлежал железной дороге. И вы, конечно, знаете, что вдоль всей насыпи -- железная проволока и проход воспрещен. Так вот, когда мы увидели зайца, то подумали, что он тоже знает это и хочет укрыться здесь. Но охотники все-таки подстрелили его. А затем они пролезли сквозь заграждение подобрать его. Мы ничего не сказали, конечно. Но как раз на противоположном откосе оказалось двое жандармов, они прибежали и составили протокол. Что поделаешь? Они исполняли свою обязанность... Охотники обозлились и, так как застали их с зайцем уже далеко от линии, потребовали, чтобы жандармы доказали, что заяц подстрелен на путях. Тогда жандармы, -- а они знали, что мы все видели, -- записали нас свидетелями: брата, меня и еще троих. Дело осложнилось тем, что охотники облаяли жандармов и отказались платить штраф. Словом, вышел процесс, который плохо мог для них обернуться. Но из четырех охотников один был сыном депутата, другой -- племянником одного из членов правления железной дороги. Тут свидетелей взял страх. Может быть, и они взяли кое-что за молчание, -кое-что, от чего я отказался... Я не могу утверждать. Я знаю лишь одно: когда их вызвали, все они увильнули. Они сказали, будто ничего не видели. А я ведь не мог сказать, что ничего не видел, когда заяц околел у меня на глазах.

– - Ну?

– - Ну, и охотников оправдали.

– - Но, Мюло, это не объяснение, за что вас судили; вы здесь ничего не сделали...

– - Ну, как же, за лжесвидетельство. Кто один из всех говорит правду, оказывается лжецом.

Я был так поражен, что не находил слов. Мюло несколько раз ударил киркой.

– - И знаете, господин Жид, что меня больше всего огорчает во всей этой истории, -- то, что брат не поддержал меня. Он все видел, как и я. Неужели он не понимал, что отпираясь от всего вместе с остальными, подводит меня под суд.

Мюло произнес последние слова необычным для него патетическим тоном. Но он почти сейчас же понизил голос и прибавил с какой-то мягкой покорностью:

– - Лжесвидетель!.. Я понимаю, что в стражники или управляющие предпочтут взять другого. Что поделаешь?

Безграничное негодование охватило меня.

– - Но, Мюло, это же чудовищно! Надо... Можно...

– - Ничего нельзя, господин Жид. Поверьте мне. Сначала мне было трудно примириться с этим. Тяжело, вы сами понимаете, быть осужденным за то, чего не сделал. Но мне некому было помочь. Пришлось покориться. Приговор утвердили. Я отбыл наказание. Два года тюрьмы. Затем переменил место жительства. Теперь я не думаю больше об этом. Стараюсь больше не думать.

И он снова взялся за кирку.

Я покинул его с болью в сердце. Я был в том возрасте, когда несправедливость тяготит нестерпимо. (Я не особенно постарел в этом отношении!) Я не хотел, я не мог примириться с этим приговором над Мюло. В конце каникул я еще раз встретил его.

– - Я скоро уезжаю в Париж, -- сказал я ему, -- и я...

– - Ничего не надо, сударь. Поверьте мне. Все напрасно.

Но тотчас же по возвращении в город я постарался разузнать у знакомых, которые могли дать мне полезный совет, каким путем можно добиться реабилитации Мюло. Я знал, что Леон Блюм, мой одноклассник, тогда простой аудитор Государственного совета, сведущ в юридических делах. С ним я и решил посоветоваться. Он сообщил мне, к моему удивлению, что снять обвинение можно только путем полного пересмотра дела. Шутка сказать! Разыскать первых свидетелей, заново вызвать их, привлечь к суду оправданных охотников, теперь ставших влиятельными лицами, для которых оправдание Мюло было бы признанием их вины... Блюм посоветовал мне отступиться.

Время шло. Я продал Лярок: часть ферм -- Шарлю Мерувелю, автору "Chaste et fletrie", остальное -- некоему г-ну М.., который вскоре перепродал его графу Эли д'Уасель. Ничто больше не влекло меня на родину кроме старинной дружбы с бывшим соседом по имению. Лет десять-пятнадцать спустя после продажи земель я встретился у него с Робидэ, который жил попрежнему в этих краях и купил у Мерувеля мой дом на краю дороги, против кузницы.

– - Вы, может быть, помните Мюло?
– - спросил он меня во время нудного и нескончаемого разговора: годы не уменьшили его болтливости.
– - Так вот! Он теперь мэром в Х. (маленькая соседняя коммуна).